Счастливчик - Майкл Джей Фокс

в своей гримёрке, я катался по ковру, подгоняя нейрорецепторы побыстрее принять L-дофу, которую я только что им любезно предоставил. Когда мои уговоры не срабатывали, я украшал стену очередной дырой размером с кулак — иллюстрацией своей беспомощности: как долго ещё это продлится?

Манхеттен, ноябрь 1998.

Войдя в кабинет Джойс, я тут же упал на диван. Было утро пятницы. Вечером предстояли съёмки. Я чувствовал, как на меня давит вес всей прошедшей рабочей недели.

— Недавно у меня снова возникло это чувство, — начал я. — Оно не возникало на протяжении нескольких лет. Это то старое чувство, что второй ботинок вот-вот должен упасть.

Джойс сидела молча, дав мне возможность выговориться. Затем, понял, что я закончил, она слегка улыбнулась и спокойно произнесла:

— Майкл, у тебя болезнь Паркинсона — второй ботинок упал уже очень давно.

Будто попав в чьи-то объятия, меня окатила небывалая волна эмоций. Я поднял глаза, по щекам побежали слезы. Но не от жалости к себе, а от облегчения и большой глубокой благодарности. Джойс была права. Второй ботинок уже упал, и я пережил это. Больше страху не за что было ухватиться. Больше не нужно было ничего скрывать. Пришло время. Я был готов.

ЗДРАВОМЫСЛЯЩИЙ АЛЛАДИН[73]

Нью-Йорк, 30 ноября 1998.

Первая фаза завершилась. Журнал «Пипл» уже имел полную историю, и как только она достигла киосков, началась фаза № 2: пересказ истории перед телекамерами.

План был прост: два интервью (одно — печатное, второе — телевизионное), и я был свободен, мог дальше заниматься своей жизнью. Но кому, как не мне знать, что никогда ничего не идёт по плану. «Пипл» выложил статью на своём сайте в канун Дня благодарения, на неделю раньше обещанного срока. Реакция превысила все мои ожидания. Жизнь никогда больше не будет прежней, и вдобавок к этому я оказался в центре спора между моей женой и Барбарой Уолтерс.

Хотя слово «спор» тут вряд ли уместно. Скорее это было легкое разногласие из-за куртки. Где-то около недели назад я встречался с Барбарой (и её продюсером) в её ист-сайдской квартире, дабы обсудить все нюансы предстоящего интервью. Когда я собрался уходить, она увидела, что у меня возникли трудности с одеванием куртки — разыгралась дискинезия и я не мог попасть в руках. Она спросила, не симптом ли это болезни Паркинсона. Я сказал — да. Тогда она предложила, пока оператор быстренько менял плёнку, снять куртку и для демонстрации повторить всё заново на камеру.

Трейси была категорически против. Она сказала, что такая демонстрация будет игрой на публику и что мне меньше всего этого хочется. Барбара возразила, что такая демонстрация позволит людям иметь большее представление о моей проблеме. Тут вмешался я и сказал, что это спорный вопрос. Как раз в тот момент подействовал «Синемет», поэтому я мог без труда засунуть руку в рукав и высунуть обратно. Я готов был описать этот конкретный симптом на камеру, как только прекратится это спор. Как бы ни сгустились тучи, Барбара сделал шаг вперёд, чтобы обнять Трейси.

— Вы счастливый человек, Майкл. Она очень вас любит.

А то я не знал. Особенно когда Трей приходится вступаться за меня перед всякими Барбарами Уолтерс.

Мы вернулись обратно в комнату, но прежде чем камеры начали работать, Барбара похлопала меня по ноге.

— Знаете, это не просто моё безудержное любопытство, — сказал она. — Вы нужны людям. На вашем примере о болезни узнает каждый.

Лос-Анжделес, 19 ноября 1998.

Решив в итоге поделиться своим опытом жизни с Паркинсоном, я преследовал одну конкретную цель: дать открытое описание того, каким образом в течении последних семи лет я сумел подстроить болезнь под свою богатую и продуктивную жизнь. Будучи убеждённым в аксиоме писателей-юмористов: комедия=трагедия+время, мне было важно передать свой оптимизм, благодарность, перспективы и даже возможность смеяться над некоторыми ситуациями, связанными с БП. В своём раскрытии я видел способ продвинуться дальше в жизни и карьере, а не подсчёт ущерба после катастрофы.

Эта история была не о горе и печали, как возразила Трейси Барбаре Уолтерс, — мне не нужны были ни сожаление и сочувствие. Я также не собирался выставлять себя в роли вынужденного героя, вырывающегося из безмолвных страданий, чтобы обличить свою борьбу или стать наглядным пособием последствий Паркинсона (Я попытался отыскать существующие фонды и наткнулся на дремучий лес.) И вообще я просто устал скрываться от людей, и теперь был готов представить им мою историю с той стороны, с которой она сама хотела быть рассказана.

В конечном счёте обнародование должно было стать кульминацией моей жизненной философии, которой я придерживался на протяжении последних семи лет, — сделай всё возможное и принимай результаты. Звучит неплохо. Я мог рассказывать истории сколько угодно, но мог ли подтвердить свои слова делами? В момент, когда Тодд Голд, репортёр из «Пипл», достал свой блокнот и проверил батарейки в кассетном диктофоне, внезапно разговор стал последним делом, которым я хотел бы заняться, а уж доказать его поступками — об этом вообще не могло быть речи. С одной стороны, я так разнервничался, что ноги стали ватными, а с другой, — хотел всё-таки это сделать и посмотреть, что будет.

Интервью состоялось в лос-анджелесском офисе моего литературного агента Нэнси Найдер. Я прилетел в Эл-Эй, чтобы уведомить продюсеров из «Дримворкс» и «Эй-Би-Си» о своём решении: они поддержали меня решительно и стойко. К концу двухчасового интервью блокнот и кассеты Тодда были заполнены: на плёнках были мои слова, а на бумаге — описание поведения, тиков, тремора и выражений моего лица. Потом начало подкатывать осознание: бог ты мой, что же я наделал? Я не поделился своей историей, а выпустил её наружу. Она больше не была моей.

Тодд знал, а до меня только начало доходить, что мои слова — это только часть статьи. Учитывая оптимистический и философский подход к болезни, мой субъективный опыт жизни с Паркинсоном неизбежно будет противопоставлен прессой с объективной суровой реальностью самой болезни. Того требовали правила хорошей журналистики. Перед врачами, учёными и конечно же сами больными, которых в Америке насчитывается полтора миллиона, предстанет картина этого ужаса, попутно заставляя и меня самого взглянуть на неё новым свежим взглядом. Когда статья появилась на страницах «Пипл», я узнал, что даже мой личный невролог доктор Роппер, который с моего разрешения тоже общался с репортёрами, не стал ничего приукрашивать.

«Роппер надеется, что Фокс будет способен функционировать ещё следующие десять лет, а возможно и дольше. Но не исключает самого худшего — Фоксу придётся оставить работу и, вполне возможно, в будущем