Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

— Феликс? — воскликнул озадаченный Макс. — Не верю своим глазам.

Не давая ему времени на ответ, он схватил гостя в охапку и прижал к себе.

— Как я рад тебя видеть! Ну, давай, входи. Вот уж не ожидал. Ставь свои вещи. Садись. Как ты? Хорошо выглядишь. А вырос-то как! Просто невероятно. Теперь ты настоящий мужчина, даже не верится. Я, наверное, говорю глупости, но я так давно тебя не видел. А как малышка Лили? Она не с тобой? Но какого черта ты делаешь в Берлине?

Он наконец замолчал, исчерпав все вопросы, потом расхохотался, видя замешательство Феликса.

— Извини меня за этот монолог, но я и в самом деле очень удивлен.

Феликс снял шляпу, пригладил ладонью волосы и, одобрительно кивая, осмотрелся. Похоже, он успокоился, видя, что Макс живет в относительно хороших условиях.

— Я не смог далее оставаться в Париже. Трудно было решиться, но все же я теперь здесь и думаю, что мое решение верное.

Макс достал два стакана и бутылку с виски.

— Все, что могу тебе предложить. Выпьем?

— Конечно.

Феликс не сердился на Макса фон Пассау за то, что тот внимательно его разглядывал. На его месте он удивился бы не меньше. Возвратившиеся немцы подвергались такому тщательному экзамену, словно постоянно проживающим здесь необходимо было убедиться, что и по ту сторону границы живут люди. Оценивали их одежду, выражение лица, мимику. Глотали их слова. В Берлине все это шокировало, на этом острове среди советского моря. Вернувшихся в Берлин выдавала и одежда, и манера поведения. Феликс знал, что он ходит не как современные берлинцы, а выпрямив спину и развернув плечи, не опуская глаз. Он знал также, что именно такая манера держаться у многих вызывает злость.

— Я и в самом деле счастлив тебя видеть, Феликс, — прошептал взволнованный Макс, поднимая свой стакан.

Глотнув виски, Феликс закашлялся. Он еще не привык к крепким напиткам, чем всегда веселил Наташу, более того, она нещадно потешалась над ним.

— Каким образом тебе удалось пересечь границу?

— При помощи моего немецкого паспорта, который у меня был еще перед войной. А литера «J», означающая, что я еврей, на этот раз только облегчила пересечение границы, — уточнил он с кислой миной. — А как я ехал — это что-то! Русские военные были во всех вагонах, наполовину пустых, в то время как немцы ютились на крышах, словно воробьи. В туннелях приходилось пригибаться. Странно как-то видеть на вокзалах вывески, написанные кириллицей.

Вдруг его лицо стало серьезным. Он повертел свой стакан.

— Я приехал затем, чтобы вернуть наше имущество, дядя Макс. Так как наша вилла реквизирована американцами, о ней пока речь не идет. А вот что касается Дома Линднер, это совсем другое дело. Я уже предпринял формальные шаги. Обратился в еврейское общество, где меня попросили подтвердить свою личность и заполнить все необходимые бумаги. Я также навел справки относительно счета в банке, который заблокировали в 1938 году. В полицейском комиссариате мне выдали новое удостоверение личности. Чиновники отнеслись ко мне тепло. Я даже удивился. Если бы несколько лет назад мне сказали, что я сам, по своей воле, пойду к этим людям, я бы рассмеялся, — сказал он с саркастическим видом. — Теперь осталось только ждать, когда выйдет постановление о возвращении реквизированного арийцами имущества своим настоящим хозяевам.

Макс опустил глаза. В 1938 году мать Феликса была шокирована, когда нацисты отобрали у них имущество. Сара сказала ему, что Дом Линднер был куплен по бросовой цене Куртом Айзеншахтом. Макс чуть было не умер со стыда. Его собственный зять! Вот стервятник!

— Боюсь, что надо запастись терпением, — вздохнул он. — Кое-что делается довольно медленно. После войны время течет совсем по-другому.

— А я никуда не тороплюсь. Но справедливость должна быть восстановлена. Пока же я записался в университет.

Феликс достал из кармана какую-то бумагу и бросил на стол, словно обжегши пальцы. Расписка нацистской финансовой службы, составленная со всей немецкой педантичностью, где были перечислены вещи с виллы Селигзонов, приобретенные на аукционе в 1942 году, — предметы мебели, картины, столовое серебро, книги, одеяла, пианино, драгоценности. Там были указаны абсурдные цены, а также адреса и имена счастливых покупателей, которые воспользовались горем других людей. Фрау Штайнхольц с Андреаштрассе, 25, например, купила кукольный домик Лили со всеми аксессуарами всего за тридцать марок. Макс ощутил горький привкус во рту.

— Сомневаюсь, что верну что-нибудь из всего этого, — сказал Феликс срывающимся голосом. — Даже не уверен, стоит ли пытаться. С другой стороны, бабушкино пианино…

Он сделал движение рукой, не в силах жестом выразить всю глубину драмы, отзывавшейся болью в его сердце.

— Дом Линднер принадлежит нам с Лили, — жестко сказал он. — Мы единственные наследники. Сестра была вне себя, узнав, что я решил вернуться. Но я считаю, что это мой долг. Дядя Макс, ты хоть понимаешь меня?

Внезапно Феликс потерял уверенность. Макс увидел беспокойство в его глазах, он словно превратился в маленького перепуганного мальчика. Он понял, что Феликс думает о матери, а также о деде, человеке, которого Макс бесконечно уважал. Гордая осанка, раскрытые ладони свидетельствовали о задоре и искренности Феликса Селигзона. Он был совершенно прав, решив, несмотря на царивший хаос, постараться навести порядок в собственной жизни и вернуть имущество родителей. Вспомнив, как сам в возрасте Феликса пытался вырваться из удушливого круга семьи, Макс с уважением посмотрел на молодого человека, взвалившего на свои плечи ответственность за прошлое, которое принадлежало самым лучшим временам в Берлине. Феликс был умен, и он знал, насколько долгим будет этот путь. «Он еще так молод», — думал Макс, отчаянно стараясь удержаться от уговоров все бросить, уехать куда-нибудь подальше и на новом месте построить новую жизнь. Что можно было ожидать от двусмысленности, которая раздирала их город? Он положил руку на плечо Феликса и ощутил, что тот дрожит.

— Так как это твое желание, я поддержу тебя во всех начинаниях. Я сделаю все возможное, чтобы тебе помочь. Но где ты остановился? В Берлине так трудно теперь подыскать подходящее жилье.

— Значит, мне повезло. Когда я наводил справки относительно моего дома, американцы поговорили с полковником Райтом, и тот предложил мне комнату одного из наших старых слуг. Я полагаю, что их тронула моя история, — сказал он, пожав плечами. — Меня также подкармливают, что не так уж и плохо. В Париже ведь тоже проблемы со снабжением, но здесь… Это так угнетает.

— Я рад за тебя. А то я бы предложил тебе устроиться у меня, хотя здесь не так просторно, как в моей старой квартире.