Стать японцем - Александр Николаевич Мещеряков

климата, в которых ему приходится жить. Эта идея имела глубокие корни в традиционных географическо-климатических представлениях Китая, а вслед за ним и Японии. Книга имела ощутимый резонанс, ибо она, в частности, затрагивала вопрос об особости японцев. А эта тематика имела несомненный спрос.

В качестве основного свойства климата Японии Вацудзи считал — в отличие от Европы — его муссонную влажность. По его мнению, это свойство, воспринимаемое через тело, и в особенности через кожу, сказывалось в результате и на всем строе ощущений японца и, следовательно, на устройстве японской культуры.

«Влажность оказывает огромное влияние на восприятие человеком атмосферы. Частые изменения плотности воздуха, которого мы касаемся [здесь и дальше подчеркнуто нами. — А. М.] в Японии (утренний туман, вечерняя или весенняя дымка), способствуют обостренному восприятию времени года и часа суток, возбуждают чувство спокойствия или свежести. Кроме того, это придает осязательность самому пейзажу. И в этом отношении эти частые изменения представляются чрезвычайно существенными. Что до обделенной влагой европейской атмосферы, то она может порождать монотонную взвесь в воздухе, но она не настолько текуча, чтобы вызывать тонкие перемены в нашем настроении. Монотонность облачных дней в Европе северной, монотонность яркой голубизны неба в Европе южной — это безусловное свойство, присущее всей Европе. Это свойство имеет тесную связь с температурными изменениями. Да, термометр регистрирует в Европе перепады температур в течение одного дня, ло это всего-навсего физическое явление, оно не сказывается заметно на наших ощущениях. Разнообразны эффекты, которые производят сочетания влажности и температуры (будь то ночная летняя прохлада, утренняя свежесть, осеннее тепло — днем, и кожный холод — вечером) на перемены в настроении и ощущениях, благодаря быстрым переменам в этом сочетании. И даже зимой после утреннего холода, который мы ощущаем кожей, от солнышка приходит ощущение тепла. Всего этого разнообразия мы не можем испытать на себе в Европе». Потому что, как утверждает Вацудзи Тэцуро, там, в Европе, — или сплошная летняя жара, или сплошной зимний холод. «С точки зрения влияния на душевное состояние ощущения телом холода, все равно какая температура — минус три или минус десять. Если в [зимний] солнечный день выйти на освещенное место, то все равно это солнце не будет давать никакого тепла — оно все равно что луна». Не то в Японии, где стоит сделать шаг в сторону от теплого солнца в тень, как мгновенно «холодный ветер пронзает кожу»47.

Вывод из этих рассуждений мог быть, естественно, только один — тонкость и богатство телесных (кожных) ощущений, испытываемых только японцами и только в Японии, что находит соответствие в уникально тонкой душевной организации, которая продуцирует необыкновенное тонкое искусство.

Следует также мимоходом добавить, что, относя Японию к муссонному климату, Вацудзи Тэцуро природные условия Европы определял как «пастбищные» (кроме того, он выделял в качестве специфической зоны и «пустыню»). Оставляя в стороне нелогичность такой схемы, в основе которой лежат совершенно различные классификаторы, отметим, что в традиционной дальневосточной мысли деление на земледельцев и скотоводов (кочевников) имело не только хозяйственный, но и культурный характер. Скотоводы при этом, естественно, понимались как люди несравненно менее «культурные». Определение Европы через «пастбищность», т. е. «скотоводческий» код, безусловно, вводило ее и ее насельников в отрицательное семантическое поле, что добавляло убедительности в рассуждения философа, награжденного в 1955 г. орденом Культуры.

«Природные условия» и их кожные реципиенты, о которых говорил Вацудзи Тэцуро, вполне можно определить как «воображаемые». Житель Севера, познавший на своей шкуре (коже), что такое мороз, мог бы квалифицированно возразить на утверждение, что между тремя и десятью градусами мороза не существует большой разницы. Тем не менее эти и другие рассуждения — как самого Вацудзи Тэцуро, так и ему подобных — обладали для тогдашних японцев достаточной убедительностью. Мыслительные операции, которые они проделывали в рамках творимой ими знаковой картины мира, обладали автономностью по отношению к реалиям. Теория не поверялась практикой (несмотря на то, что философ имел опыт жизни в Европе), но мысль о необходимости такой процедуры мало кому приходила в голову.

Введение в эстетический оборот проблемы тактильного, кожного восприятия означало обнаружение такого параметра, в разработке которого европейцы были «слабы». Не только кожа японцев приятнее на ощупь, но и их вещи — тоже. Это касается, например, традиционной японской бумаги, посуды и многого другого. Танидзаки как бы говорит нам: «высокое» европейское искусство предназначено исключительно для рассматривания, японские же бытовые вещи обладают таким же высоким эстетическим статусом, но они хороши не только на взгляд, но и на ощупь. То же самое можно сказать и о теле японок, и об их коже.

Тема кожи настолько волновала Танидзаки, что он продолжал ее разработку. В 1934 г. в своем знаменитом эссе «Похвала тени» он отмечал: «Среди отдельных индивидуумов нам попадутся и японцы более белокожие, чем европейцы, и евро-

пейцы с более темной кожей, чем у японцев, но в характере этой белизны и черноты существует различие... [Но] в японской коже, какой бы белизной она ни отличалась, чувствуется всегда слабое присутствие тени. Не желая отставать от европейских дам, японские женщины с большим усердием покрывали густым слоем белил все обнаженные части тела — начиная от спины и кончая руками до подмышек. Тем не менее уничтожить темный цвет, сквозящий из-под кожного покрова, им не удавалось»48.

Таким образом, избегая понятия «желтая кожа», которое было «скомпрометировано» западными расистами, Танидзаки утверждает, что люди (расы) отличаются не по цвету кожи, а по ее оттенкам, образуемым сочетанием черного и белого. Если цвет кожи европейца однозначно «белый», то кожу японца «основные» цвета описать не способны. Поэтому, говоря о цвете лица японцев, Танидзаки употребляет определение «включающий в себя желтизну цвет слоновой кости». При этом «цвет тела» (поскольку речь идет об облаченных в традиционные одежды актерах театра Но, лицо которых скрывают маски, в виду могут иметься только кисти рук и ладони) характеризуется как «коричневый с включением красного». Автор находит, что эти цвета обладают особой привлекательностью, и даже не удивляется, что в прежние времена князья бывали привлечены красотою юношей49. В «Похвале тени» он не говорит прямо, что японская кожа «красивее» европейской, хотя, судя по общей направленности эссе и по прежнему опыту осмысления «кожной» тематики, такой вывод напрашивается сам собой.

Через два года после выхода «Похвалы тени» знаменитый поэт Хагивара Сакутаро (1886—1942) в своем эссе