Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

«Шесть часов пути, — думала между тем госпожа Шамплер. — Значит, самое позднее к трем они будут в Порт-Луи».

Прежде, нежели снова вступить в тень аллеи, ведущей к амбарам, она бросила взгляд на окно спальни своей невестки. Занавес мягко покачивался, но Жюльетта сразу же отошла от окна, как только ответила на прощальное приветствие мужа. Госпожа Шамплер еще постояла немного, откинув зонтик за плечи и глядя на дом. Впервые она увидала его сорок четыре года назад с поворота тропинки, как раз с того самого места, где за деревенским мостиком нынче развилок дороги. На возвышающемся над морем мысу четко вырисовывался дом со своими тремя этажами, с верандой вокруг всего первого и балконом вверху. Железная ограда замыкала сад, террасами спускавшийся к берегу, и лестницу, вырубленную в скале. Фелисите Шамплер остановила лошадь и обернулась к своему спутнику.

— Невообразимо! — сказала она.

Достав из кармана ключ, он протянул его ей:

— Иди, вступай во владение замком. Это ключ от гостиной. Лестница справа, спальни на втором этаже.

Он посмотрел ей вслед и, пустив свою лошадь в галоп, нагнал ее:

— Ты поняла?

В 1735 году концессию получил Жан Женю. Спустя девятнадцать лет, в 1754-м, уже выстроив дом и обзаведясь хозяйством, Жан Женю погиб во время кораблекрушения в заливе Тамарен, по пути в Порт-Луи, а имение по требованию наследников продали с торгов.

Гилем, Жюльетта и их дочь занимали теперь весь первый этаж северного крыла дома. Тристан со своей семьей разместился в южном крыле, к которому после рождения третьего сына пришлось пристроить две комнаты, что нарушило симметричность архитектуры.

«Зато сохранились семейные связи», — подумала госпожа Шамплер.

За столом собирались все, и прямо напротив места, которое занимала госпожа Шамплер, неукоснительно ставили прибор для хозяина дома. Все эти сорок четыре года Брюни Шамплер, будь он здесь или в плавании, возглавлял семейные трапезы. Так уж у них повелось с того самого дня, когда, только что поженившись и презрев опасность, они без охраны, вдвоем, проехали на лошадях от Порт-Луи до Черной речки.

«Этой девочкой не занимаются, ей здесь не место», — подумала госпожа Шамплер, в изумлении остановившись в дверях превращенного в лазарет амбара, где внучка ее, Доминика, помогала хирургам перебинтовывать раненых.

Ничуть не смущенная Доминика привычно поцеловала бабкину руку. Склонившись над раненым, койка которого находилась в дальнем углу помещения, хирург заканчивал перевязку плеча.

— Через два дня вы сможете возвратиться на борт, лейтенант Легайик. И поблагодарите господ англичан за то, что пуля так ловко прошла сквозь ваше плечо. Рана чистая и почти что зарубцевалась. Булавку, барышня, будьте добры.

Госпожа Шамплер заметила, что рука Доминики, протягивавшей булавку, слегка дрожала. Лейтенант откинулся на подушку. И так как у него были темные волосы, а девичья ручка подтянула ему на грудь простыню, госпоже Шамплер вспомнился другой человек, тоже темноволосый и тоже лежащий, который в раздражении закричал, увидев ее в дверях своей комнаты: «Ну же, входите, входите, вам ведь, наверно, не терпится полюбоваться делом своих рук!..»

Этот же просто тихо сказал:

— Благодарю, мадемуазель, — но посмотрел на девушку долгим взглядом.

«Я ничего не имела бы против моряка», — подумала старая дама. Лейтенант Легайик обратился к хирургам:

— Через два дня, говорите вы? Но я уже должен сегодня помочь своему капитану. Мы перевозим пушки…

Доктор Лалуар улыбнулся и покачал головой.

— Об этом не может быть речи, — сказал он. — Вы потеряли много крови вчера, оставшись раненным на посту. Полный покой в течение всего дня, а завтра посмотрим, отпустим мы вас на борт или нет.

— Придется вам подчиниться, — сказала ему госпожа Шамплер.

— Нас ждет тяжелая работенка, Лалуар, — сказал хирург Вергоз, окунув руки в таз, принесенный рабом. — Я утром осматривал Вилеона. Боюсь, предстоит ампутация, не то разовьется гангрена.

Тщательно вытерев руки, он посмотрел в распахнутое окно, уже весь во власти мыслей о той борьбе, которую поведет со смертью. И добавил вполголоса, так, чтобы слышал только его коллега:

— Нет у нас больше опия.

— Я могу вам помочь, господа? — спросила госпожа Шамплер.

— Мы с большой благодарностью приняли бы вашу помощь, сударыня, как уже принимаем ее от мадемуазель Доминики, да только нас ждет одна страшная операция… — ответил Лалуар.

Три негритянки убирали помещения, подтыкали подушки, перестилали простыни. Больные цингой и раненые, стараясь не поддаваться унынию, громко переговаривались друг с другом, каждый со своей койки. Их умение приспосабливаться к любым обстоятельствам могло сравниться разве что с их умением отрешаться от боли. Двадцать четыре часа назад они были готовы к смертельной схватке, да и сейчас, как видно, были готовы начать все сначала.

— Шла бы ты, Доминика, домой, — сказала госпожа Шамплер. — Твоя мать еще не выходила из своей комнаты, и, возможно, она захочет тебя увидеть.

Мимолетное удивление появилось на лице девушки:

— Ах, бабушка, вы же знаете…

Но она не закончила фразы и, глянув перед уходом в сторону лейтенанта, чуть наклонила голову.

«Была я такой в ее возрасте?» — подумала госпожа Шамплер. Заплетенные в косы темные волосы Доминики обвивали ее голову, утончая овал лица. Сине-зеленые глаза смотрели на людей и предметы со спокойной уверенностью. Уже через несколько дней после ее рождения лейтенант, наклонившись над колыбелью внучки, заметил: «Взгляд у нее, как у бабушки». С годами сходство стало разительным. «Я не исчезну совсем, — подумала госпожа Шамплер. — Ей восемнадцать лет. В восемнадцать…» И, улыбнувшись воспоминанию, она взяла внучку под руку.

— Я иду с тобой, — сказала она. — Желаю вам, господа, удачного дня.

— Приходите почаще, — сказал старый рулевой, которому разворотила бедро ударившая рикошетом пуля. — А то ведь как вспомнишь про наших товарищей, что трудятся там без нас до седьмого пота, так дню конца-краю не видно!

На аллее, ведущей к дому, им встретились трое мальчиков, которые шли со своим воспитателем. И внезапно для госпожи Шамплер исчезли, словно и не было их совсем, десять лет. Она будто вновь очутилась к концу одного чудесного летнего дня у границы поместья. Со стороны Тамарена навстречу ей рысью бежали лошади. Закатно алело море, и птицы, мостясь на ночлег, пищали в ветвях деревьев. Она ждала, присев на пенек, счастливая и не знающая сомнений, уверенная, что навеки защищена от каких бы то ни было бедствий и одиночества.

Два всадника показались на повороте дороги.

— Отныне Шарль Кетту будет нам помогать управляться с поместьем, — сказал лейтенант.

Позже, когда они вышли вдвоем на балкон, она спросила:

— Лейтенант, ты, верно, задумал уехать?

Он ничего не ответил, однако она поняла, зная это по опыту, что не должна и пытаться его удерживать. С тех пор Шарль Кетту выполнял обязанности управляющего, следя за рубкой деревьев у подножия гор, за возделыванием хлопка и сахарного тростника. В градирне он тоже ввел кое-какие новшества и сумел увеличить доход. Когда маленькому Тома исполнилось пять лет, Кетту, будто играючи, научил его чтению и письму, и этот неразговорчивый человек вдруг показал себя подлинным мастером в сложном искусстве возбуждать у детей живой интерес к учебе. К Тома присоединились его братишки, и управляющий исподволь превратился в их воспитателя, отведя для этого дела лучшие утренние часы. После второго завтрака он направлялся в градирню, куда к нему часто бегали мальчики, чтобы позаниматься с ним рядом в его конторе.

— Сегодня у вас в программе урок героизма? — спросила госпожа Шамплер, ответив на поклон учителя.

За годы, прожитые с ним бок о бок, хоть ничего и не зная о его прошлом, она преисполнилась уважением к этому человеку, приехавшему в поместье однажды вечером, чтобы остаться тут уже навсегда. Скромный и преданный, он очень быстро занял почетное место за столом Белого Замка, став понемногу незаменимым другом для всех членов семьи.