Дипломат - Джеймс Олдридж.

– Вы какой номер носите? – спросила Кэтрин.

– Номер? Ах, да. Сорок два – сорок три.

– Нужно раздобыть вам коньки, – сказала она деловито-озабоченно. – У Мелби, пожалуй, подходящие, но наверно не знаю. Давайте, встретимся на теннисном корте минут через пять или десять, хорошо? А я пока что-нибудь соображу.

Он поблагодарил и услышал, как она, еще не повесив трубки, уже говорила что-то мисс Бойл. Минут пять он размышлял о том, почему это все сегодня складывается против него, почему в такой переломный момент его жизни должно было возникнуть столько сомнений и противоречий. Многое теперь будет зависеть от Кэтрин.

Она задержалась, и Мак-Грегору пришлось прождать ее на скамейке у корта целых пятнадцать минут. Он замерз, хотя и топал все время ногами, чтобы согреться. Кэтрин явилась в красном джемпере и вязаной шапочке, держа в руках кожаную куртку и две пары башмаков с коньками. Вид у нее был такой, словно холод – ее природная стихия. Мак-Грегор поспешно вскочил и едва не поскользнулся на льду. Он смотрел на нее и неловко улыбался, не зная, чего ожидать.

– Что это у вас такой серьезный вид? – спросила Кэтрин. Она держалась как ни в чем не бывало. – Ну, вот вам коньки. – Она уселась на скамью, подстелив себе кожаную куртку. – Это Элен Бойл достала.

– Спасибо. – Он сел рядом с ней.

Она уже сняла туфли и надевала башмаки с коньками. Мак-Грегор ждал, надеясь услышать от нее какие-то более значительные слова. Но она вытянула одну ногу и сказала: – Не лезет. Помогите, пожалуйста.

Он натянул ей башмак на ногу. – Теперь надевайте свои. – Она подняла голову. Это была та самая Кэтрин с нежными, ласковыми руками, но она не хотела замечать поколебавшегося доверия в его глазах.

– Вы в самом деле хотите кататься? – Он посмотрел на коньки, которые держал в руке.

Она все еще возилась с башмаками.

– А что? – спросила она, не глядя на него.

– Я хотел поговорить с вами, – сказал он.

– Поговорить? А о чем?

Он был озадачен. – Разве нам не о чем говорить?

Она выпрямилась, и он увидел обычный взгляд, обычную манеру. Это была та Кэтрин, которую он впервые увидел здесь же, на катке; даже губы ее ничего не выражали.

– Право, вы что-то очень серьезны сегодня, – повторила она.

– Да. Вы не ошиблись. – Ему было непонятно и неприятно ее поведение.

Она это почувствовала и поспешно сказала: – Вы не боитесь все испортить?

У него отлегло от сердца. – Вот что вас смущает!

– Сама не знаю, – сказала она почти сердито.

Мак-Грегор попытался начать еще раз. – Это очень трудно объяснить, Кэтрин.

– А что, собственно, вы хотите объяснить? – Она встала на лед.

– Главным образом себя самого. – Он стащил с одной ноги ботинок. На носке была дырка. Он не торопился. Он стал надевать башмак так, словно это было дело, требующее величайшей сосредоточенности. – Что бы я ни решил, я хочу действовать обдуманно. Это очень важно для нас обоих, – сказал он. – Понимаете, я мог бы остаться в департаменте по делам Индии…

– Как вы долго, – перебила она. – Надевайте же коньки.

Мак-Грегор не мог больше терпеть такого невнимания.

Это уже была прямая обида.

– Я хотел обдумать все это вместе с вами, – сказал он веско.

– Что обдумать? – Кэтрин нетерпеливо тряхнула головой. Ей очень хотелось изменить свой тон, но это не получилось; тон был такой же, как всегда: небрежный и довольно безразличный. Она смотрела на его склоненную голову, дергавшуюся от усилий, с которыми он натягивал второй башмак, и готова была просить у него прощения. Но вместо этого она молча стала надевать перчатки.

– А разве нам с вами нечего обдумывать? – спросил он сумрачно.

– Милый! Не нужно быть таким серьезным.

Что это, насмешка?

– Мне не хочется кататься, – сказал он, сдерживаясь изо всех сил.

– Вы хоть попробуйте.

Мак-Грегор чувствовал, что его самолюбие и так достаточно задето; еще немного – и он сорвется. Зачем Кэтрин ведет себя так странно? Ведь она понимает, что произошло. Он не верил в естественность поведения Кэтрин; его убийственный смысл еще не дошел до него. Но глядя, как она стоит на коньках с выбившимися из-под шапочки волосами и ждет его, он понял, что, может быть, совершил чудовищную ошибку. Ему даже страшно было подумать о себе, о своем решении, которое было связано с Кэтрин. Неужели она действительно так легко к этому относится? Он не хотел еще верить той истине, проблески которой вспыхивали в его смятенном сознании.

– Хорошо, я попробую, – сказал он.

С одного взгляда на хмурое, расстроенное лицо Мак-Грегора Кэтрин поняла, что ему не следует подвергать себя смешным и обидным неудачам начинающего конькобежца. И все-таки, вопреки собственному желанию, она его не остановила.

– Следите, чтоб у вас не подвертывались ступни, – сказала она.

Он встал без улыбки. В нем не было того веселого добродушия, которое позволяет смеяться над самим собой, позабыв о самолюбии. Напротив, он сейчас весь был углублен в себя, потому что Кэтрин разрушила ту атмосферу естественности, искренности и тепла, которая, казалось ему, окружала их отношения. Нужно было отнестись к себе с шуткой, легко, а ему как раз сейчас требовалось все его самообладание, физическая уверенность и чувство собственного достоинства. В эту минуту оказаться смешным – значило роковым образом усугубить ту сумятицу, которая все росла в его душе. – Ну, смелей, – сказала Кэтрин.

Он сделал движение вперед, ноги у него разъехались, И он, неуклюже взмахнув руками, боком грохнулся на лед.

Кэтрин расхохоталась.

Мак-Грегор, весь красный, попытался тоже улыбнуться. Но его покоробило при мысли о том, что Кэтрин может смеяться, видя его в таком жалком положении, и что она даже не пытается найти другой тон, который не оскорблял бы их близости.

– Вы слишком напряжены, – сказала она ему. – Держитесь свободнее.

Мак-Грегор стиснул зубы, стараясь умерить накипающую злобу, которая делала его еще более слабым и неловким. Что эта женщина – играет с ним, нарочно его мучит? Так нет же, ей не удастся его сломить.

– Милый, не надо так размахивать руками.

Мак-Грегор представил себе всю нелепость своей фигуры – как он, спотыкаясь, ковыляет на льду, неистово размахивая руками для равновесия, – и кровь бросилась ему в лицо: даже шея и уши стали красные. Он боялся взглянуть на Кэтрин, потому что это она была виновата во всем.

– Вы слишком серьезно к этому относитесь, – снова сказала она. – Свободней, свободней.

Он снова хлопнулся, на этот раз ничком. Кэтрин наклонилась, чтобы помочь ему подняться, и не смогла скрыть своей жалости к нему. Зачем он это делает? Зачем хочет погубить себя? Зачем ему понадобилось сказать, что он готов так нелепо пожертвовать собой ради нее? Остаться в департаменте по делам Индии! Что же он, окончательно решил себя погубить? Неужели ему хочется окунуться в этот мир чиновничьей узости, мелочных и глупых правил и ограничений? «Мак-Грегор! – хотелось ей сказать,- что это вы делаете здесь, на льду? Вставайте. Скорей вставайте и уйдем отсюда».

– Кажется, у меня ничего не получается, – сказал он, вытирая лицо и откидывая назад разлохматившиеся волосы. Голос его звучал, как очень туго натянутый барабан. – Я в самом деле хотел с вами поговорить, Кэтрин.

– Поговорить мы всегда успеем, – сказала она. Она не думала понукать его, но он понял это именно так и встал на колени, готовясь подняться. Прежде чем встать совсем, он поглядел ей в глаза пристально и внимательно, и Кэтрин стало ясно, что Мак-Грегор потерян для нее навсегда. Она поняла, как глубоко он ранен, увидела с такой же ясностью, как если бы из раны вдруг брызнула кровь. Он встал на ноги и осторожно попробовал двигаться. Ему удалось пройти на коньках несколько шагов, но в одном месте лед подтаял, и, угодив туда ногой, он опять во весь рост растянулся на льду.

На этот раз Кэтрин не смеялась. Она подъехала к нему и вдруг увидела, что он не шевелится. Все в ней замерло при мысли о том, что он, может быть, серьезно расшибся. Но он медленно приподнялся и повернул голову. От того ли, что он ушиб переносицу, или это таяли снежинки, но казалось, что в глазах у него стоят холодные слезы. Он сел и стал расшнуровывать башмаки, и она увидела, как у него дрожит рука.

– Я пришел сюда не для того, чтоб служить посмешищем, – произнес он медленно и устрашающе спокойно. – Я пришел сюда для другого. Вероятно, я сам виноват. Но мне казалось, что вы были искренни, когда… – Мак-Грегору нехватило слов. Он стащил один башмак и принялся расшнуровывать другой, яростно дергая шнурки.

– Когда что? – спросила она, но это прозвучало не испуганно, а сухо.

– Что вы были искренни, вот и все! – Он встал, не глядя на нее, и в одних носках пошел по льду.

– Вы меня в чем-то упрекаете? – Она медленно поехала за ним.

– Нет. – Он сел и тогда только поднял на нее глаза. Он не старался скрыть своего презрения, неприязни, жгучей и мучительной боли. – Я должен был догадаться. Это от вас не зависит. Вы, наверно, ни разу в жизни не были искренни.