Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

Для меня она всегда была мамой. Я не знаю, кем она была помимо этого. И у меня уже не будет возможности узнать.

Я вспоминаю те деньки, до того, как начались все эти неприятности, когда мы просто были матерью и дочкой. Мне три или четыре годика. Мы с мамой вместе готовим печенье. Я в восторге от липкого теста, без конца опускаю в него руки и играю с ним, как с глиной, измазываю им лицо и волосы, и все это время мама смеется. Потом она начисто вытирает мне лицо, а сама сияет. Он целует меня в макушку и произносит: «Ты хоть знаешь, что ты у меня самая лучшая?»

Я уверена, что даже в то время были сложности. Уверена, что я закатывала истерики, забивалась в углы и пряталась под кроватью. Но мы были счастливы.

Я все думаю, как я могла бы что-то изменить, если бы по-другому себя вела: если бы рассказала ей, что принимала витамины вместо нейролептиков; если бы не довела до того, что меня выгнали из школы; если бы могла обнимать ее чаще; если бы нашла слова, чтобы объяснить, что она не обязана меня исправлять, потому что нормально быть несовершенной.

Или если бы увидела, что происходит на самом деле, до того, как стало слишком поздно. Увидела бы, что это моей маме нужна помощь. Что она долгое время прятала внутри свою боль, может еще до моего рождения, и ей не с кем было поделиться. А если бы я поняла это и рассказала кому-то, что у мамы депрессия и что она тонула задолго до того, как завезла нас обеих в озеро?

Возможно, я смогла бы ее спасти. А может, и нет. Мы, обе по-своему, были детьми, блуждали в темном лесу, запутавшиеся и неуверенные, цепляясь друг за дружку в поисках тепла. Может быть, мы просто сбились с пути.

Я провожу пальцами по воде, внутри растекается слабая боль, но меня не накрывает волной тревоги, как я того ожидала. Я пришла сюда, чтобы поставить точку, чтобы сказать слова, которые выразят все, что творится у меня на душе. Но в конце концов остались лишь два слова:

«Прощай, мама».

Волны нежно стирают с песка имя.

Какие бы ни приходили в голову альтернативные возможности, в моем мире их не существует. Вот и все. Я смотрю в синее небо, солнце лучами пробивается сквозь облака, искрясь на воде. Белоснежные чайки кружат над головой. Песок под ногами теплый, а я живая. Я встаю и ухожу от озера — туда, где кончается пляж.

Стэнли ждет меня в машине. Солнечный свет сделал его волосы ярко-золотыми.

Мы едем обратно, я за рулем. Его рука находит мою и сжимает, а затем соскальзывает.

— Пришлось набраться смелости, чтобы рассказать мне правду, ведь так? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

— Ты был честен со мной.

За окном проплывают телеграфные столбы. В вышине стая ворон кажется черными точками на ясном небе.

Его рука взлетает к груди, пальцы теребят рубашку:

— Я все еще не…

— У нас есть время.

Я хочу, чтобы он понял, что шрамы не имеют значения, что боль и страх не имеют значения, потому что он со мной на всю жизнь, и я знаю это каждой клеткой тела. Я ни за что не брошу его. Я хочу найти слова, чтобы сказать ему это, но, сколько бы я ни искала, слов у меня нет. Должен быть другой способ. Я принимаюсь думать.

И вдруг меня озаряет.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я никогда раньше не была в тату-салоне. Я разглядываю откидную спинку кожаного кресла, образцы татуировок на стенах и нервничаю. Я чувствую себя здесь ужасно неуютно.

Я себя мысленно к этому подготовила, ну или, по крайней мере, решила, что подготовила. Теперь, когда я стою здесь, до меня доходит реальность происходящего, и адреналин начинает пульсировать в голове. Смогу ли я вообще перенести нечто подобное? У меня высокий болевой порог, но если боль мне причиняет другой человек? Это совсем иное дело. Я представляю, как мне придется часами сидеть, наблюдая, как игла входит под кожу снова и снова, и бороться с сильным желанием сбежать. А еще, разумеется, я буду все время с голым торсом.

Мне хочется сбежать уже сейчас. Но я приняла решение. Я должна это сделать.

Тату-мастер высокий и худой, с козлиной бородкой, а руки у него забиты надписями на санскрите. Он вскидывает бровь, разглядывая меня в кресле. «Восемнадцать есть?» — спрашивает он.

Я подготовилась к этому вопросу. Мне еще нет восемнадцати, но скоро будет, и я взяла необходимые документы, чтобы доказать, что я совершеннолетняя.

— Ок, — говорит он, но при этом морщится. — Ты уже била?

Я смотрю на него безучастно.

— Это твоя первая татуировка? — поясняет он.

— Да.

— И ты хорошо подумала.

— Да.

Он окидывает меня внимательным взглядом и спрашивает:

— Тебе точно не нужно чье-то разрешение, чтобы это сделать? Я не хочу неприятностей.

Я начинаю терять терпение. Интересно, он всех клиентов так допрашивает; не похоже, что он хочет заработать.

— В десяти милях отсюда есть еще один тату-салон, и еще три салона в радиусе сорока миль. Если вы собираетесь меня тут допрашивать, я могу пойти в другое место.

Он выдувает воздух через угол рта и скрещивает свои тощие руки на груди:

— Ну, кожа твоя, — говорит он. — Так, ты уже знаешь, что хочешь?

Я достаю из кармана листок, разворачиваю и показываю ему. Он берет рисунок и изучает его с озадаченным видом. Затем кивает:

— Куда?

Я показываю на центр грудной клетки, между грудями: прямо над сердцем:

— Сюда.

Вернувшись домой, я начинаю сомневаться, что татуировка была хорошей идеей. Я никогда не спрашивала Стэнли, как он относится к тату, потому что такие вещи всегда приходят мне в голову уже после того, как дело сделано.

Когда я захожу на кухню, он сидит на высоком табурете рядом с плитой, помешивая соус для пасты. В воздухе стоит аромат помидоров, орегано и чесночного хлеба. Он оборачивается ко мне через плечо и улыбается.

— Привет, ужин почти готов, — он бросает взгляд на часы. — Я хотел успеть до твоего прихода, но…

— Все в порядке.

Я сказала ему, что вернусь к восьми, потому что не знала, сколько времени займет весь процесс. Я подхожу, кладу руку ему на плечо и целую в макушку.

Удивительно, насколько естественными кажутся теперь эти жесты.

Он поднимает лицо, и наши