Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

хаос из белого шума, но тело знает, чего хочет: оно хочет воздуха. Оно хочет жить. Я отстегиваю ремень безопасности и ерзаю вслепую, пальцы оцепенели от холода, глаза всматриваются в темноту. Я нащупываю и тяну ручку двери, она не поддается. Словно что-то толкает дверь с той стороны, стараясь прижать покрепче.

Сквозь воду я вижу над собой слабый свет, но он постепенно меркнет. Покалывание в легких превратилось в боль. Рот хочет раскрыться, но я сжимаю губы, зная, что, если я уступлю этому желанию, все будет кончено. В приступе панической силы я толкаю дверь, и она наконец открывается.

Холодная рука хватает меня и тянет вниз. Я сопротивляюсь, пытаюсь вынырнуть на поверхность. Мои ногти пытаются разжать тонкие цепкие пальцы, но те не отпускают меня. Я царапаюсь, толкаюсь и вырываюсь до тех пор, пока наконец хватка не ослабевает и рука не исчезает в темноте.

Я выталкиваю себя сквозь воду, пулей выстреливаю наверх.

Я выныриваю и делаю вдох. Меня накрывает ревущей волной, затягивает обратно. Рев заполняет уши и заглушает мысли. Я снова выталкиваюсь на поверхность, и меня накрывает новая волна, словно озеро живое. Когда голова показывается над водой, я снова вдыхаю. Бурные волны бьются вокруг, пена клубится.

Где мама?

Голова кружится, зрение расплывается. Ноги и руки беспорядочно движутся, борясь с водой. Берег кажется очень далеким, но я стремлюсь к нему, несмотря на рев озера.

Мама. Где она?

Я вспоминаю руку, тянущую меня и затем ускользающую вниз. Ускользающую в черноту. Воспоминание тоже ускользает.

Еще одна волна с ревом накрывает меня. Вода лихорадочно кружится вокруг меня, подводные течения тянут за ноги. Обрывок информации — «Великие озера — единственные озера, в которых есть подводные течения» — мелькает голове, словно листок, уносимый ветром. Я борюсь, руки гребут. Берег удаляется. Меня затягивает назад и вниз.

Сложно что-то разглядеть, но на мгновение мне кажется, что на берегу вижу машущую мне человеческую фигуру.

Мама.

Если тебя уносит течение, нужно плыть в сторону. Я сжимаю зубы и плыву по-собачьи, сопротивляясь тяге. Течение отпускает меня, и я устремляюсь к берегу. Голова снова оказывается под водой. Еще больше воды во рту. Конечности становятся тяжелыми и слабеют, но я заставляю их двигаться. На берегу меня ждет мама. Она отвезет меня домой, и все это окажется страшным сном.

Наконец я выползаю на песок и падаю. Тело содрогается в приступе кашля, и холодная черная вода вытекает изо рта. Я бессильно поднимаю голову и осматриваюсь. Но мамы нигде не видно.

Не знаю, сколько я здесь пролежала, голова кружится, меня тошнит, я то выплываю, то ныряю обратно в тупой туман.

В моем поле зрения появляются две фигуры. Одна из них — смеющаяся девочка-подросток. За ней идет мальчик, запускающий руки ей под футболку.

— Брэд, перестань! Кто-то может увидеть! — вскрикивает она.

— Здесь никого кроме нас, детка, — он поднимает ее футболку и сжимает ее груди, и они оба валятся на песок, он рычит, как собака, а она хохочет и визжит.

Из моего горла вырывается слабый стон.

Их головы поворачиваются ко мне. Рты открываются.

— Твою мать, — говорит мальчик, — это что, ребенок?

Зрение снова затуманивается, и все погружается в темноту.

Долгое время ничего не происходит, а потом появляется яркая белая комната. Сначала я не знаю, где я и что происходит. Врачи снуют туда-сюда из палаты, а я то проваливаюсь в темный туман, то выныриваю. Что-то покрывает мой рот и нос, дыхание кажется хриплым.

Я слышу, как мужчина говорит:

— Удивительно, что она самостоятельно смогла выбраться на берег, на это нужно много сил. Девочке повезло.

А женский голос отвечает:

— Я бы так не сказала. — Пауза. — Она только что моргнула, она что, пришла в сознание?

Если мужчина что-то и отвечает, то я не слышу ответа. Я снова проваливаюсь в пустоту.

Позже медсестра смотрит на аппараты вокруг меня и записывает что-то в блокнот.

— Где мама? — шепотом спрашиваю я.

Она смотрит на меня и не говорит ни слова. Ее губы сжаты, она тихо уходит.

Я вспоминаю машину, съезжающую с пирса. Я вспоминаю холодную руку, скользящую вниз, в кромешную пустоту.

Все вдруг встает на места. Какое-то время я не могу дышать, не могу думать, не могу двигаться. Ослепляющая красная боль заполняет все тело, словно каждый нерв кричит. Затем разом вся боль уходит, нервы умирают и холодеют.

Одна.

Я одна.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я прихожу в сознание на берегу, хватая воздух ртом и дрожа.

Горло дерет, как будто я кричала. Я не помню, что кричала. Я должна что-то ощущать, верно? Я только что вскрыла свою самую глубокую рану, вывернула себя наизнанку — но я в оцепенении.

Мои вещи аккуратно сложены в стопку, как я их оставила. Путаясь в одежде, я одеваюсь, сажусь в машину и завожу мотор. Я не чувствую ни ног, ни пальцев, но каким-то образом приезжаю домой.

Когда я открываю входную дверь, в доме горит свет. Стэнли сидит в гостиной в кресле-каталке с округленными глазами и бледным лицом.

— Бог мой, где ты была?

Я облизываю свои бесчувственные губы.

— Сколько времени меня не было.

— Три часа.

Я смотрю на часы. Четыре тридцать.

— Прости.

Он подъезжает ко мне.

— Элви, ты насквозь мокрая. Ты в порядке? Что происходит?

Дверь за мной захлопывается, оставляя темноту и холод снаружи. Я знаю, что внутри тепло, но не чувствую этого.

— Я… — мой голос звучит хрипло и надорванно. Я сглатываю и пробую еще раз:

— Я ездила на озеро.

Он хмурит брови, на лбу появляются складки.

— Что?

Я снимаю пальто, медленно подхожу к дивану и сажусь.

Мои омертвевшие нервы оживают резкими уколами жгучей боли, прорывающейся сквозь туман в голове. Я провожу руками по своим распущенным мокрым волосам.

Стэнли укутывает меня пледом, берет мою руку в свои и легонько растирает:

— Так чувствуешь?

— Да, — я смотрю, как он растирает мои пальцы. — Чувствую.

Но внутри я не чувствую ничего.

— Элви, — он сжимает мою ладонь. Голос его звучит мягко, но уверенно. — Поговори со мной.

Я смотрю в пустоту. Это ведь то, чего я хотела, не так ли?

— Мама не знала, как со мной обращаться. Она хотела нормальную дочурку, с которой она могла бы обниматься, болтать и наряжаться, а вместо этого получила молчаливое, увечное существо, бегущее от прикосновений.

— Ты не увечная.

Но я увечная, сломанная. Я медленно раскачиваюсь на диване.

— Я не рассказывала тебе, как она умерла.

Стэнли ничего не говорит. Он