Исповедь любовницы Сталина - Леонард Гендлин

— Действительно, вы загружены до предела, — сказал Сталин. — Климент Ефремович, распорядитесь предоставить в распоряжение товарища Эренбурга правительственный самолет.

— Большое спасибо, И. В. Я очень тронут вашим добрым вниманием и заботой.

Писатель со всеми сердечно простился.

Сталин:

— Лаврентий Павлович, вы персонально отвечаете за безопасность Эренбурга. Он — валютный фонд нашей страны.

Берия:

— Не беспокойтесь, И. В., с ним ничего не случится. Илья Григорьевич — мужик цепкий и оборотистый. В Париже у нас имеются торговые представительства, за ним пытались установить слежку — бесполезно. Он моментально исчезает, словно проваливается сквозь землю.

И. В. засмеялся:

— Значит, агентура никудышная, работать не умеет.

Молотов:

— Франция нас особенно интересует.

Маленков:

— Эренбург пишет большой роман о жизни современного французского общества.

Сталин:

— С этим произведением мы должны ознакомиться до того, как роман выйдет в свет.

Поскребышев сказал, что у Сталина в самом разгаре роман с балериной Мариной Тимофеевной Семеновой, что он каждый раз преподносит ей дорогие подарки. Встречи организовывает начальник личной охраны Власик.

Новое увлечение меня совершенно не тронуло. Я стала подумывать, как провести лето. Концертные организации предложили гастроли в северных городах страны. За два часа до отъезда позвонил Сталин.

— В. А., вам надоела Москва?

— Нет, что вы, И. В., я уезжаю на гастроли.

— Куда?

— В Ленинград, Петрозаводск, Беломорск, Мурманск, Вологду, Архангельск.

— На сколько дней?

— 27.

— Почему не сообщили?

— Это не телефонный разговор.

— В таком случае немедленно приезжайте!

— И. В., миленький, если я опоздаю на поезд, сорвутся гастроли, мне придется платить колоссальную неустойку.

— Когда у вас первый концерт?

— Завтра вечером в ленинградской филармонии.

— Я беру на себя персональную ответственность. Поскребышев выехал за вами.

Удивилась, что вместо А. Н. приехал Николай Сергеевич Власик. Он бесцеремонно осмотрел квартиру, без разрешения зашел в кабинет, в спальню, заглянул на кухню, осмотрел внимательно уборную и ванную.

— Так не годится, придется у вас сделать капитальный ремонт! Приедете из отпуска — квартирку свою не узнаете. Шик, блеск, мармелад будет.

Я посмотрела на него удивленно.

— Запрещаю во время моего отсутствия делать ремонт. Ключи от квартиры я беру с собой.

Власик рассмеялся:

— Распоряжение начальства! Мы, В. А., — только исполнители*

— У меня нет времени вести пустые разговоры.

— Пожалуйста в машину, вас ожидает товарищ Сталин.

— Куда мы едем?

— Кто много знает, быстро старится. Все своевременно или немного позже… — Это была его любимая поговорка.

Когда я вошла, Валечка Истомина ласково пропела:

— Вам разрешено отдохнуть в столовой, почитайте свежие газетки и журнальчики, поешьте фрукты, конфетки погрызите…

Сталина ждала больше часа, он испытывал мое терпение.

— Что, товарищ Давыдова, решили стать самостоятельной? У Лаврентия Павловича давно на вас руки чешутся! Что, будем молчать?

Мне опять показалось, что я имею дело с малоталантливым дублером. Я встала, подошла к креслу, на свой страх и риск схватила грубияна за усы. Совсем рядом раздался гомерический хохот. Бедный дублер затрясся. И. В. позвал Власика.

— Уберите этого дурака. В. А., вы опять проявили смекалку.

— И. В., почему не пускаете меня на гастроли?

— Вы нарушили договоренность.

— Я чувствую, что вы устали. Очевидно, я вам наскучила.

— Кто внушил такую мысль?

— И. В., я не собираюсь с вами ссориться, я не имею на вас никаких прав. Я обязана стоически все переносить.

Сталин не мог понять, какая муха меня укусила. Независимость моего характера вывела его из равновесия.

— Верочка, что с вами стряслось? Чего испугалась? Вам только 34 года, для климакса рановато.

— Я опоздала на поезд.

— Это нас не волнует. Ты что, забыла, с кем разговариваешь? Совсем распустилась!

Назревал скандал. Вошел Поскребышев:

— Звонят из Сухуми.

— Кто?

Поскребышев посмотрел на Сталина, потом на меня.

— Кто нас просит? — раздраженно проговорил И. В. Царедворец ответил с напускным безразличием, но в голосе я уловила ликование:

— Марина Тимофеевна Семенова.

— Что вам нужно? — прошипел в трубку Сталин. — Для рассола заняты все ведра…

Взгляд у И. В. смягчился. К нему вернулись былое обаяние и жизнерадостность.

— Опять приревновали?

Я заплакала. Сталин терпеть не мог слез. Услужливая и все понимающая Валечка принесла ужин.

— Верочка, я тебе уже говорил, — сказал он, — на баб не обращай внимания. Тебя никогда не брошу. Выполняй один завет — оставайся привлекательной женщиной и, если можешь, люби меня.

Утром Власик отвез меня в аэропорт. В Ленинград я летела на военном самолете.

В Мурманске состоялся прощальный концерт. Вечером ко мне в гостиничный номер зашел молодой человек спортивного вида.

— В. А., мне приказано доставить вас в Сочи.

— Я должна закончить дела в Москве, потом я не взяла с собой летнюю одежду. Кто вы такой? Я вас совсем не знаю.

Молодой человек показал удостоверение сотрудника НКВД.

— Вечером, минут через 40, Москва подтвердит, что меня не надо опасаться.

Не дожидаясь телефонного звонка, я заказала правительственный разговор с Поскребышевым. А. Н. подтвердил, что я должна лететь в Сочи. Пришлось подчиниться. Меня приветливо встретила новая домоправительница Пелагея Гавриловна Долотова. Ее муж работал вторым секретарем сочинского горкома партии. Эта женщина не была столь говорлива, как Полина Сергеевна Троеверова. В первый же день она спросила:

— И. В. — ваш ближайший родственник?

— Да.

— Как я вам завидую! — проговорила с придыханием номенклатурная дама.

— Чему?

— Великое счастье быть рядом с таким замечательным человеком.

— Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

Испугавшись подвоха, Долотова замахала руками.

— Нет, что вы. Я просто так.

Вечером приехал Хрущев. Он был в белом кителе и в неизменной кепке. Я собиралась идти к морю.

— Вы позволите составить вам компанию? — спросил Никита Сергеевич. — Море бесконтрольно.

Несмотря на вечер, Хрущев нырял, барахтался, кряхтел, хрюкал. Он был похож на поросенка, которого перед закалыванием купают в последний раз. Он спросил:

— В. А., почему не приезжаете к нам, в Киев?

— Никто не приглашает, а потом у вас своих певцов достаточно. Н. С., как вам живется на Украине?

— Украинцы народ трудный, они ужасные националисты и не могут забыть свою самостийность.

— Вы довольны, что уехали из Москвы?

— В Киеве немного спокойней.

— Н. С., в России когда-нибудь будет коммунизм, о котором мечтали К. Маркс и Ф. Энгельс?

— Несомненно, но не так скоро, как хотелось бы. И потом не в России, а в СССР. Это — существенная разница. России как таковой не существует. Она похоронена вместе с царскими останками.

Днем приехали Сталин и Молотов. С Хрущевым они поздоровались сухо. За обедом Н. С. сказал:

— На Украине разоблачена большая группа ярых националистов. Среди арестованных имеются лица, занимавшие ответственные государственные посты. Я привез списки.

Сталин, разозлившись:

— Почему мы должны вас подменять?

— В списках 6971 человек, многие вам известны, и мы боимся переборщить.

— Всегда лучше переборщить. Пора уже мыслить самостоятельно, вы, кажется, не мальчик.

Вмешался Молотов:

— И. В. правильно говорит, мерзавцев надо расстреливать без сожаления.

Хрущев:

— В. М., ваши слова примем к сведению, но я хотел бы иметь письменное указание.

Сталин:

— Никита Сергеевич, вы свободны, мы от тебя устали.

Ночью И. В. долго не мог уснуть. После того как выкурил две трубки, заговорил:

— Верочка, десятый день снится один и тот же сон, который не дает покоя.

— Чем вы удручены, дорогой?

— В молодости, когда я находился в ссылке в Туру-ханском крае, я познакомился с местной девушкой. Кроме родного села Новая Уда, она ничего не видела. Жила вдвоем с матерью, они вели небольшое хозяйство. Девушка рано пристрастилась к чтению, книги брала у ссыльных поселенцев. У Паши был мягкий, душевный характер. Как-то вечером мы читали вслух сказки Салтыкова-Щедрина. В то время я был очень одинок, захотелось тепла, женской ласки. Так мы сблизились, обещая друг другу никогда не расставаться. Но на деле все оказалось гораздо сложней. Меня поглотили революционные события, а Паша осталась в Новой Уде. До 1926 г. я о ней ничего не знал. И вдруг на мое имя пришло письмо. Сначала, как водится на Руси, Паша справлялась о здоровье, сообщила, что после моего побега она родила сына, что с трудом вырастила его, что нечем жить, что они умирают от голода. Я не ответил, не хотел навлекать на себя подозрения. Через 10 лет второе письмо, от Пашиного сына, он прислал фотографию умершей Паши, написал, что работает в охотничьем хозяйстве, семьи не имеет, просил разрешения повидаться со мной. Я письмо уничтожил. Недавно на мое имя пришло третье письмо из иркутской тюрьмы. Сын Паши умолял вмешаться в его судьбу. В Иркутск вылетел Поскребышев, оказалось, что он ни в чем не виноват. По нашему предложению, его назначили директором-хранителем музея, того самого домика, где мы жили в ссылке. А покоя все равно нет, каждую ночь мучают кошмары, я просыпаюсь в холодном поту.