Девушка Лаки - Тэми Хоуг

Гиффорд вновь поселился в Шансон-дю-Терр как полновластный хозяин поместья, как будто ничего не случилось. А если и случилось, то давно перешло в область туманных воспоминаний. Он уже планировал строительство нового сарая для сельскохозяйственной техники, не говоря уже о более мелких ежедневных делах. С Джеймсом Арно они уже начали подумывать о том, а не сделать ли лангустов новым источником дохода, помимо сахарного тростника.

Как то бывает, жизнь постепенно вернулась в обычное русло. Раны со временем затянулись, оставляя после себя почти невидимые глазу шрамы – по крайней мере, заметные лишь тем, кто сам все пережил.

Серена положила в комод последнюю стопку белья и задвинула ящик, а когда подняла глаза, то встретилась взглядом с собственным отражением в любимом зеркале. Что самое поразительное, внешне она ничуть не изменилась – на нее смотрело то же лицо, что и до всей этой истории. Даже царапины и синяки, оставленные той ужасной ночью на болотах, и те зажили и исчезли навсегда. Ей же почему-то казалось, что недавние события должны были оставить на ее лице неизгладимый след, который был бы виден всему миру. Но нет, если она и носила какие-то шрамы, то только шрамы душевные.

Лаки тогда уехал вместе с помощником шерифа, и с тех пор они не виделись. Он так и не вернулся к ней. Серену это задело за живое. Ей казалось, что сердце ее разбито, причем навеки. Она даже подумывала о том, а не отправиться ли ей на болота, чтобы первой напомнить ему о себе, однако в конце концов отказалась от этой затеи. С одной стороны, ей не хотелось его терять. С другой – она отлично понимала, что навязывать ему себя не стоит. Пусть он сам примет решение. Разве может она принудить его любить себя? Принудить мечтать о совместном будущем? Он сам должен понять, что без нее его жизнь пуста. Понять, что прятаться от мира – бесполезно, это не ответ на вопросы, которые ставит перед людьми жизнь.

Впрочем, вскоре она поняла, что никаких решений он принимать не намерен.

Возможно, она в нем ошиблась. Возможно, он вообще никогда ее не любил. Возможно, их близость была лишь мимолетной страстью, подогретой обстоятельствами, в которых они оба оказались. Возможно, она была единственной, к кому он испытывал нечто большее, нежели обыкновенную похоть. Возможно, она была единственной, кто ощущал эту душевную пустоту.

Выдвинув ящик комода, Серена вытащила выцветшую рабочую рубашку и тотчас отругала себя. Вот это уже ни к чему. Нормальные люди так не поступают. Более того, разве это поможет ей залечить душевные раны? Внутренний голос подсказывал ей, что торопиться не стоит – время, лучший лекарь, сделает свое дело. И никакой из известных ей методов психотерапии не способен изменить тот факт, что она по-прежнему любит Лаки Дюсе и что ей больно его потерять. Никакие сеансы, никакие консультации не способны изменить тот факт, что ей не хватает его, особенно по вечерам, когда она валится с ног от усталости; и как было бы здорово, если бы она могла положить голову ему на плечо! И поэтому руки ее сами тянулись к комоду, чтобы извлечь оттуда старую рабочую рубашку. Серена была бессильна их остановить, когда они подносили мягкую ткань к щеке и она вдыхала ее запах.

Не проходило и часа, чтобы она не думала о Лаки. Ей постоянно не давал покоя вопрос: интересно, а что он сейчас делает? По-прежнему гоняется за браконьерами? Все ли с ним в порядке? Она не могла выбросить его из головы и постоянно рисовала мысленные картины. Вот он работает шестом в своей пироге, которая неспешно плывет по протокам болот. А может, сидит у себя в студии и в задумчивости смотрит на холст? Она просто не могла не думать о нем. Ей постоянно хотелось знать, что он делает в эти минуты и, самое главное, скучает ли он по ней.

Лаки поступил так, как считал единственно правильным, если не сказать благородным. То есть оставил ее. Что тем более смешно, если учесть, с каким упорством он старался доказать ей, что ничего хорошего собой не представляет. Иногда ее это злило, стоило ей задуматься о нем. Кто он такой? Кто вообще давал ему право решать, что хорошо для нее, а что плохо? Но чаще наполняло душу болью и тоской – ведь Лаки считал себя недостойным ее любви. Иногда же она говорила себе, что, может, он действительно знает, как лучше, и она должна постараться забыть о нем и жить дальше так, как жила раньше. Увы, ей не хватало мужества сказать себе такие слова, особенно по ночам, когда она лежала в постели, не в силах сомкнуть глаз.

Прижав к себе старую синюю рубашку, Серена закрыла глаза и вздохнула. Боль тотчас же проникла за защитный барьер, который она возвела вокруг себя. Через открытую балконную дверь в комнату проникали ароматы и звуки ночи, а вместе с ними и воспоминания о тех мгновениях, когда в этой самой комнате они с Лаки предавались любви.

Никакой другой мужчина не заставлял ее чувствовать то, что она чувствовала с ним. Никто другой, кроме него, не смог пробить защитный панцирь, чтобы извлечь из-за него настоящую женщину. Нет, это просто не укладывается в голове! По идее, Лаки – отнюдь не тот, в кого она могла влюбиться. Как вообще ей мог вскружить голову этот дикарь? Как так получилось, что она сходит по нему с ума? Такого просто не может быть. Увы, как она ни старалась, она не могла найти ясный и логический ответ на собственный вопрос. И все же все было именно так. Никакой другой мужчина не мог сделать то, что легко удавалось Лаки, – заставить трепетать каждую клеточку ее существа, наполнить ею сердце страстью и желанием. Более, того, Серена подозревала – а может, даже была в этом уверена, – что никогда и не сможет.

Это ты ради меня так нарядилась, красотка?

Эти слова проникли в ее сознание, словно дым, как туман, что поднималcя с болот. Серена смотрела на себя в зеркало, и на какой-то миг ей показалось, будто он стоит позади нее. Она была готова поклясться, что чувствует, как он пожирает ее глазами, как эти руки художника тянутся к ее плечам, чтобы прижать ее к себе. Она закрыла глаза и еще сильнее прижала к груди рубашку, мысленно рисуя себя в его объятиях.

– Серена?

От неожиданности сердце едва не выпрыгнуло из груди. Она тотчас обернулась на дверь.

– Шелби?

Серена не стала притворяться. Она действительно не ожидала увидеть сестру и не собиралась изображать по этому поводу особую радость. Они не виделись с того рокового дня, когда в последний раз встретились в кабинете Гиффорда. Серена, как ни пыталась, была бессильна заставить себя проявить инициативу. Шелби также не горела желанием ее видеть. Серене не давал покоя вопрос, сколько это еще продлится. И вот теперь, похоже, ответ нашелся сам собой.

– Мне можно войти? – спросила Шелби голосом совершенно постороннего человека.

– Разумеется, – ответила Серена, складывая на груди руки, в которых все еще была зажата рубашка Лаки.

– Я приехала забрать последние вещи, – пояснила Шелби, входя в комнату, и закрыла за собой дверью.

Серена не стала спорить, хотя ей и было прекрасно известно, что все вещи Шелби и Мейсона давно упакованы и отвезены в Лафайетт. Все-таки Шелби решилась первой сделать шаг к примирению. Но тогда зачем ей понадобились отговорки?

Серена молча наблюдала за тем, как сестра обошла комнату. Шелби была какая-то другая, притихшая. Она переходила от одной вещи к другой, то поправив абажур здесь, то разгладив салфетку там. Как всегда, одета она была безукоризненно. В этот вечер на ней было яркое летнее платье с пышной юбкой. Золотистые волосы зачесаны назад волосок к волоску и уложены на затылке в шиньон. Чего на ней не было – так это столь любимых ею украшений. Исключение составляло лишь обручальное кольцо.

Серена наблюдала за ней с каким-то отстраненным любопытством. Первый прилив чувств остыл и откатился назад, оставив после себя привычную уже пустоту. Кроме того, Серену терзало смутное подозрение, что в Шансон-дю-Терр сестру привели отнюдь не родственные чувства.

– Полагаю, ты все еще сердишься на меня, – сказала Шелби, и Серене послышались в ее голосе легкие нотки раздражения, как будто сестра считала, что сердиться она не имеет права. Впрочем, ее движения, то, как она то и дело бросала косые взгляды, все это говорило о том, что Шелби нервничает, не зная, какой ответ последует.

– Нет, – ответила Серена, наблюдая за ней в зеркало.

Шелби подняла глаза и нахмурилась.

– Серена – примерная девочка, – с упреком произнесла она. – Чего еще я могла ожидать? Прощайте всех, кто согрешит против вас.

– Я не сказала, что простила тебя. Я сказала, что не сержусь. Потому что, когда я думаю о тебе, никакого гнева я не чувствую.

– А что же ты чувствуешь?

Серена задумалась и, немного помолчав, ответила:

– Не знаю, есть ли этому название. Наверно, печаль или что-то в этом роде.

Их взгляды встретились в зеркале. Неожиданно Шелби погрустнела, и это не было притворством.

– Мы с тобой, хотя и сестры, все же никогда не были близки, – печально произнесла она.