Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? - Денис Викторович Драгунский

дом. Не то чтобы барак, но что-то вроде этого. В один из первых дней после переезда я вышел погулять, просто осмотреться. Несколько ребят из нашего дома, мало знакомых мне, но кажется, когда-то мельком виденных, тоже прохаживались по двору, оглядываясь. Наверное, мы были похожи на зверьков, которых вытряхнули из клетки посреди леса, и они ходят, удивленно и нерешительно обнюхиваясь. Зверьки из другого леса, а может быть, и вообще зоопарковские. Тут ко мне подошел какой-то паренек и спросил: «А ты кто?» Я спросил: «А тебе что?» – «Из этого, что ли, дома?» – паренек мотнул головой в сторону моего подъезда (наш подъезд был на две стороны – на улицу и во двор). «Ну, – сказал я. – Да». – «Принц, значит?» – спросил он. И довольно зло на меня посмотрел.

Ах ты, господи! Вот оно что, вот ведь как бывает. Еще какой-то месяц назад я был дворник, а на верхних этажах жили принцы. А теперь все поменялось, теперь я принц, а он дворник, и в этом домике живут дворники, а мы, ребята из нового одиннадцатиэтажного дома, теперь, значит, принцы. Все это промелькнуло у меня в голове буквально за полсекунды. И я этаким мерзким вальяжным тоном сказал: «Ну, допустим, принц. А ты кто? Дворник, что ли?» Паренек без разговоров тут же влепил мне в челюсть. То есть он все прекрасно понял, но я умел драться, меня папа учил. И я резко двинул ему в нос, до крови. Он с криком бросился на меня, но тут подбежали ребята из нашего дома. Самый длинный из них сказал: «Ну-ну. Наших бьют, что ли?» – «Это я его бью! – сказал я. – Это наши ихних бьют». – «Правильно», – сказал долговязый парень и встал рядом со мной. Тот, с разбитым носом, выругался и убежал. Странное дело, но я совершенно не боялся, что этот паренек будет меня выслеживать и бить. Тем более что довольно скоро, может через полгода, этот ветхий деревянный домик снесли, а его жильцы, в том числе и этот парень, куда-то делись. Полагаю, получили отдельные квартиры где-нибудь в новом районе. Так что все кончилось хорошо.

24. Школа № 175

Внашей округе было несколько школ, куда меня можно было отдать. Но мама меня записала в сто семьдесят пятую. Это было роскошное здание в Старопименовском переулке. Наверное, еще с год переулок назывался так. Потом его переименовали в улицу Медведева в честь партизанского командира, который жил в одном из домов в этом переулке. А уже потом, в перестроечные годы, вернулось старое название.

Идти было не так уж близко: из нашего подъезда налево на Садово-Каретную, перейти улицу Чехова и налево до Старопименовского (или Медведева) – в переулок направо, потом перейти через Воротниковский и еще полквартала. Минут пятнадцать хорошим шагом.

Назад идти было приятнее. На углу Садовой-Каретной и улицы Чехова (то есть Малой Дмитровки), где сейчас стоит огромный дом с магазинами и офисами, был деревянный павильон. Там стояли автоматы с соками, и еще продавались молочные коктейли – недорогая услада 1960-х. В большой алюминиевый стакан продавщица наливала молоко, клала кусок мороженого и капала сверху сироп. Потом этот стакан ставился в шейкер. Маленький пропеллер погружался в белое месиво, раздавалось гудение, пена грозила перелиться через край, у ожидающих захватывало дух – но продавщица в последний момент нажимала кнопку и выдергивала стакан из шейкера. С пропеллера стекали сладкие капли. А она – немолодая дама в застиранном белом халате – разливала коктейль по стаканам. Десять копеек всё удовольствие. Но главное удовольствие было в том, что сначала надо было заплатить, а потом ждать минуту или две, пока этот коктейль сготовят. В этом было что-то роскошное, ресторанное, честное слово! Не то что бросить гривенник в автомат.

А сбоку, слева от входной двери, было окошко на улицу с маленькой вывеской «Бублики горячие 5 коп». Там стояла бубличная машина. Из окошка был виден вертящийся стальной круг с веретеном посредине. Туда из кастрюли падало тесто и превращалось в бублики, которые тут же въезжали в печку и через несколько минут выскакивали оттуда в корзину. У продавца – это был мужчина, потому что он был на самом деле пекарь, – были заранее настрижены веревочки. «Четыре штуки!» – говорили ему. Или пять и даже шесть. «Поподжаристей, пожалуйста!» – или наоборот: «Посветлее, если можно!» Он продевал сквозь бублики веревку и просовывал эту обжигающую гирлянду в окошко. Я почти всегда покупал бублики на обратном пути из школы. Чтоб они не остыли, я прятал их на груди, закутывал в шарф.

Школа – это было пятиэтажное старое здание в обширном дворе. Большое крыльцо с колоннами. С первого этажа на второй вела внутренняя парадная лестница. Третий этаж был особенно просторный. Там была учительская, куда надо было подняться еще по одной двукрылой лестнице с полированными пузатыми балясинами. Своего рода трибуна. Перед нею – квадратный зал; в этом зале стояла мраморная плита с именами выпускников, погибших на войне, а по стенам висели их фотографии с фамилиями. Каждый пионерский отряд был имени кого-то из них. Наш – имени Михаила Сырнева. К нам на отрядные сборы приходили старик и старушка – его родители. Старик был похож на своего сына, это было сразу видно. С ума сойти можно.

Потом я узнал, что это едва ли не самая знаменитая и самая старая школа Москвы, начиная аж с 1857 года, Креймановская гимназия, где учились дети разных либерально настроенных господ. Потому что директор Крейман в своих воспитательных принципах сочетал вольномыслие и духовное развитие с едва ли не монастырской строгостью нравов. Там учился знаменитый филолог академик Шахматов, архитектор Клейн, поэт Брюсов и, самое главное, Марк Лазаревич Леви, он же загадочный М.Агеев, автор «Романа с кокаином». Наша школьная боковая лестница, с подвала до чердака – та, по которой герой романа Вадим Масленников бежал за своим соучеником Буркевицем.

До 1937 года наша школа называлась 25-я Образцовая, потом – 175-я. Там учились дети всей советской верхушки, начиная с Василия и Светланы Сталиных. Плюс Марфа Пешкова и вообще кто хотите. Но когда я туда пришел, школа уже много лет была самая обыкновенная, даже не английская.

В школьной библиотеке на дне шкафа я нашел неожиданно роскошный том «Истории русского искусства» Бенуа дореволюционного издания. На форзаце было выведено: «Дорогой Светлане в день окончания школы…» – и пожелания счастья и успехов. Светлана не забрала этот подарок – видимо, из семейной скромности.

Осколком прошлых лет была директриса – забыл, как ее звали. Высокая, худая, с рыжими поседевшими волосами, в кружевной шали.