Любовь до гроба - Анна Орлова

Затем она простерла руки над больной и произнесла громко и уверенно:

– Проклятие на тебе, и хозяин его – Лало. Но Лало – мой внук, плоть от плоти и кровь от крови. Его волосы, его кровь, его нид – мои по праву! Как сгорает дерево – сгорит и наговор.

Казалось, ничего не происходило. Старая рома склонилась над Софией, чего-то ожидая… Но пристальный взгляд легко бы заметил ручейки пота на висках шувихани, напряженную дрожь ладоней, до крови закушенные губы…

Наконец Шанита отшатнулась, надсадно закашлялась и с трудом проговорила:

– Я сняла нид, но этого мало – она очень слаба. Джанго!

Молодая женщина тем временем смогла слегка улыбнуться и нетвердым голосом заверила в том, что ей лучше.

Старейшины уже закончили совещание, и баро ждал чуть поодаль. Он тут же подошел к импровизированному ложу госпожи Черновой и протянул господину Рельскому и Шеранну по мелкой монете, которые те машинально взяли.

– Беру ее с дороги, покупаю за два медяка, чтобы жила для меня и была, как моя дочь, здоровой! – торжественно провозгласил старейшина ромарэ. – А это тебе, моя названая дочь…

Он повернулся к Софии и положил рядом с нею расшитую рубашку.

– Спасибо, – пробормотала она, прислушалась к себе, и сказала растерянно: – Уже не болит…

Ромарэ, молча стоявшие вокруг, разразились криками радости, Джанго рассмеялся и хлопнул по плечу старую Шаниту, которая едва держалась на ногах и чуть не упала от этого выражения чувств. Переполненный восторгом дракон подхватил на руки госпожу Чернову и принялся ее кружить, а господин Рельский устало прикрыл глаза, сжав в кулаке монетку и улыбнувшись…

Все в таборе наперебой поздравляли своего баро с днем рождения новой дочери.

– У нас есть такой обычай, – объяснил Джанго, повернувшись к чужакам, когда все наконец слегка угомонились, – если в семье умирают дети, то другой рома может выкупить заболевшего ребенка и назвать его своим. Малыш останется с родными, но отныне у него будет две семьи. Ты не дитя, но попробовать – не грех. Помогло, как видишь!

– Да уж, – усмехнулась София, удобно устроившись на руках дракона. Она запретила себе думать о том, что это неприлично, и наслаждалась восхитительным ощущением жизни, которое будоражило кровь, как игристое вино, раскрашивало мир в сочные цвета, манило отбросить все условности.

Впрочем, госпожа Чернова в глубине души понимала, что это ненадолго. Стоит ей вернуться в Чернов-парк, как благопристойность вновь закует ее жизнь в невидимую броню, но сейчас и здесь это казалось таким далеким, таким неважным…

Из блаженного состояния ее вырвало лишь то, как вдруг напрягся Шеранн, по-прежнему прижимая к груди драгоценную ношу, а потом осторожно уложил ее и стремительно пошел прочь.

София огляделась по сторонам и увидела, что ромарэ выстроились двумя рядами, пропуская процессию: впереди шествовали старейшины, за ними дюжие молодцы тащили Гюли и Лало.

На их пути встал дракон, сложив руки на груди.

Баро, а следом и остальные склонились перед ним.

– Прости за обиду, сын стихии. Мы нашли виновного и наказали его. Мы решили: Лало будет изгнан, а Гюли наказана плетью.

Ромарэ заволновались, но в основном их выкрики выражали одобрение, лишь запричитали, заплакали женщины, и старая Шанита вдруг бросилась вперед и остановилась перед девушкой.

– Я проклинаю тебя, Гюли! – громко и торжественно выговорила она. – Из-за твоей прихоти я лишилась единственного внука, а наш табор остался без шувано. Позор лег на нас, наши вардо[47] отныне будут отмечены перевернутой руной перт[48], пока не будет искуплен долг. Я сказала!

Она гордо отвернулась от красавицы, и та будто поблекла от этих слов. Наказание страшное: никто более не взглянет со страстью на оскверненную женщину, никто не предложит ей разделить жизнь и еду, и пусть ей можно ехать дальше с табором, но все станут держаться поодаль, боясь оскверниться…

Теперь конвоиры отпустили ее и стали вытирать и отряхивать руки, будто счищая прилипшую к ним грязь.

Гюли застыла на несколько мгновений, потом вдруг страшно закричала, метнулась в сторону и стремительно бросилась на Софию, царапаясь, как кошка, и норовя укусить.

– Это все ты, ты виновата! – кричала она. – Ты отняла его у меня!

Надо думать, назначить госпожу Чернову виновницей своих бед ей было совсем несложно.

Господин Рельский, который был неподалеку, кинулся к ней, отшвырнул юную рома в сторону и заслонил госпожу Чернову собой, с трудом сдерживая натиск растрепанной фурии.

Тут подоспели остальные ромарэ, оторвали девушку от ее жертвы, поволокли прочь, к Шеранну, который стоял на месте, скрестив руки на груди.

– Возьмите, – мировой судья извлек из кармана и протянул молодой женщине белоснежный платок, отвлекая ее от того, что происходило, – у вас ссадины.

– Где? – вяло спросила София, послушно взяла кусочек шелка и замерла, поскольку совсем не ощущала боли.

От столь бурного потока событий она вконец растерялась, ощущая себя листком, плывущим по стремнине.

Вместо ответа мужчина отобрал у нее платок и осторожно коснулся ее щеки.

Пробормотав что-то в знак признательности, она отвернулась и молча смотрела на рыдающую Гюли, которую окружали соплеменники, громко о чем-то переговариваясь.

Дракон подступил к ним, и при его приближении смолкли все, даже плачущая девушка. Он остановился перед нею, прямо взглянул в побледневшее лицо Гюли и что-то негромко произнес. От слов Шеранна рома обвисла на руках держащих ее мужчин, а остальные молча склонили головы.

– Что он сказал? – прошептала София.

Господин Рельский промолчал, хотя отлично расслышал. Ничто на свете не заставило бы его повторить эти слова госпоже Черновой.

«Ты второй раз посягнула на мою женщину, и тебе не будет за это прощения…»

Затем последовала тягостная процедура изгнания. Дракон оттеснил мирового судью от Софии, и последнему ничего не оставалось, кроме как хмуро наблюдать за происходящим да раздраженно постукивать тростью по бревну, на котором он устроился.

Шанита лично обстригла кудри внука. Слезы текли по ее морщинистым щекам: короткие волосы, усы и борода – символ бесчестия.

Потом она отступила от Лало, казалось, не верящего в происходящее. Тут одна из женщин табора ударила его принесенной юбкой по лицу, и все вокруг стали выкрикивать оскорбления, а потом погнали его прочь. Юноша бежал, прикрывая голову руками под градом ударов, пока не скрылся из виду.

Гости молча наблюдали.

– Теперь он изгнан, осквернен, до тех пор пока сообщество не простит его. Но вернуться обратно очень сложно, – негромко пояснил господин Рельский потрясенной Софии.