Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов

Я иду вниз по первой улице Нефти, мимо бревенчатых домов, к новым, светлым и просторным пластобетонным зданиям. Сумерки, спускающиеся с гор, обгоняют меня, окутывают улицу прозрачной синеватой дымкой, которая постепенно густеет и размазывает на горизонте чёткие очертания леса, дальних нефтяных вышек.

Вот на дирижабликах вышек вспыхивают огоньки, и лес растворяется за ними в густом сине-сером мареве.

Большинство бревенчатых домов глядит на улицу тёмными слепыми окнами. За ними – опустевшие комнаты с пропылённой мебелью или склады всякого старья. Но окна иных домов бросают на улицу неяркий, затаённо-счастливый свет, и за этими окнами – современный уют и тихое пристанище людей.

Наверно, если бы я вдруг остался вдвоём с Сумико, мне нужен был бы именно такой уединённый дом. И ничего больше. И никого рядом.

Улица медленно ползёт мимо меня к горам. Надвигается и затем тоже остаётся позади светлая плавная, ступенчатая по краям и четырёхэтажная в середине дуга жилого корпуса. Этот корпус постепенно и неумолимо растёт и вширь и ввысь, как растёт детская горка, к которой трудолюбивый и терпеливый малыш прибавляет кубик за кубиком. Только детская горка не выдерживает и рушится. А жилой корпус Нефти когда-нибудь замкнётся в дом-кольцо высотой в двадцать этажей, и в этом доме будут жить люди, которые сейчас, замороженные и бесчувственные, мчатся со страшной скоростью в Бесконечности.

Я сворачиваю к столовой, и на минуту останавливаюсь в раздумье. Может, вернуться в гостиницу за Джимом и Грицько? Или вызвать их по радиофону? Неохота ужинать одному.

Ну а если они уже отужинали и смотрят стереофильм?

Вообще-то у меня есть дело в этой столовой. Али просил дать ему пропорции и примерные размеры одной из стен. Он задумал большое панно для геологов и хочет разместить его здесь, в столовой Нефти – самом просторном помещении северного посёлка. Но лететь сюда он собирается уже с готовым эскизом. И ждёт от меня параметры стены.

Ну, что ж… Для меня это пятиминутное дело. Сегодня же вечером можно передать цифры.

Уже когда я кончаю ужинать, в столовой появляются трое – две женщины и худощавый парень с короткой седеющей чёрной шевелюрой «ёжиком». Совсем как у Бруно Монтелло. Только Бруно ещё не седой.

Парня я вижу впервые, а в женщинах что-то кажется мне знакомым. Где-то я уже видел их – таких приземисто-грациозных и одинаковых, хотя они и по-разному сейчас одеты. Мне знакомы их большие чуть диковатые тёмные глаза с подсинёнными белками. Но что-то в этих женщинах не то, что-то не так, как я когда-то видел.

Это вроде и они и не они, и я даже не знаю – здороваться с ними или нет. Молча и медленно я наклоняю голову, и это можно принять за приветствие, а можно и не заметить.

Они не замечают меня. Они проходят к щиту заказов, и тут я понимаю, что меня смутило, почему я их сразу не узнал. Это женщины-леры, те самые, которых я видел один раз, перед гибелью Вано, о которых он обещал рассказать какую-то «ужасно романтичную историю».

Только тогда они были в тёплых серо-голубых рабочих костюмах, а сейчас они в нарядных платьях – вишнёвом и синем, и по платьям струятся причудливые светящиеся полосы, благодаря которым женская талия кажется по-осиному тонкой и хрупкой.

Что же это за история, которая привела их на другой материк, в чужое племя? Где теперь узнать её? Здесь ещё нет ни газет, ни книг, ни письменной истории.

Да и не скоро попадут в книги здешние «романтичные истории». Все могут знать их, но писать о них неловко. Это одна из многих условностей, тяготеющих над людьми!

Пожалуй, долго ещё литература здесь будет представлена только стихами да фантастикой, которую начинает Бирута. Всему остальному будут мешать условности.

А эту «ужасно романтичную историю» наверняка знает Джим.

19. Жюль и дикарка

Джим рассказывал мне понемногу. Из него всё надо было выдавливать, вытаскивать. Как клещами. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. И так – четыре вечера подряд. Все те четыре вечера, которые мы провели в Нефти. И ещё какие-то перерывы днём, во время работы.

Но всё-таки он рассказал немало. Достаточно, чтобы понять всё и представить какие-то недостающие детали, подробности.

Я с удовольствием записал бы эти события в коробочку эмоциональной памяти, если бы давно не пообещал Бируте для нового её рассказа и вторую, пока ещё пустую коэму.

Конечно, было бы лучше, если бы эту историю записал сам Жюль Фуке – тот худощавый парень с чёрной седеющей шевелюрой «ёжиком», которого я видел в столовой Нефти вместе с лерами. Но у меня, увы, нет больше коэм. И нет лаборатории, где я мог бы сделать новые.

Когда-нибудь будет у нас тут киберлаборатория. И тогда я сделаю новые коэмы и подарю одну Жюлю, чтобы он смог записать эту историю. Если, конечно, захочет.

Он прилетел на «Рите-1», этот удивительный неунывающий геолог. На этом корабле было много геологов – больше, чем на двух последующих, вместе взятых. Дальновидные люди, которые планировали первую экспедицию, понимали, что именно геологи создают основу для всего хозяйственного развития. И, если бы вдруг они тогда ошиблись, если бы геологов на «Рите-1» прилетело значительно меньше, всё хозяйство на нашем материке и сегодня наверняка не вылезло бы из начальной стадии.

Жюль Фуке был одним из первоокрывателей Нефти, надувал здесь первые серебристые палатки, рубил первые дома. Ему очень пригодилось в этих местах то умение валить деревья и ставить срубы, которое преподают в «Малахите» и которым я пока что не воспользовался.

И ещё Жюль один из первых заболел ренцелитом – страшной болезнью, похожей на земной столбняк, от которой далеко не все вылечивались, даже несмотря на всю мощь нынешней медицины. Но Жюль каким-то чудом уцелел, поднялся, и даже следов не осталось.

А жена его погибла.

Сейчас ренцелит побеждён. Мы не можем заболеть им, потому что ещё на орбите нам сделали прививки. А в первый год не одни только жёны Жюля и Арстана Алиева погибли от этой коварной болезни. Причём тогда ещё не знали, отчего она. И сути болезни не знали, хотя и видели, что она похожа на столбняк.

Но микроб земного столбняка попадает в рану, в кровь. А здесь не было ни ран, ни даже царапин. И непонятно было, как приходит болезнь, и не помогала противостолбнячная сыворотка.

Эту болезнь победил микробиолог Натан Ренцел, ученик и помощник Чанды Тушиной. Он и сейчас работает в своей лаборатории, и его непросто увидеть: он так поглощён делом, что по неделям не выходит из лаборатории и живёт рядом с нею, дверь в дверь. И то, что не донимают нас теперь местные болезни – его заслуга.

Он отыскал маленького злого комара – потом его почему-то тоже назвали ренцелом, – который переносит болезнь, как на Земле переносили когда-то комары малярию.