Аламут - Джудит Тарр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Расслабленная, успокоенная, отогнав страхи в дальние уголки сознания, Джоанна оглядела себя и увидела, что вновь приобрела стройность. Ее талия никогда уже не станет такой тонкой, как в девичестве, но теперь она была и не намного толще. Груди по-прежнему были полными, но молоко в них уже перегорело; хотя они больше не были высокими и твердыми, но теперешняя мягкая полнота отнюдь не была отталкивающей. Волосы Джоанны потемнели, из темно-золотистых стали бронзовыми, но вновь приобрели былой блеск; они вились вокруг ее лица, смягчая длинные твердые очертания щек и подбородка, глаза от этого казались больше, а их грозовой синий цвет превращался в глубокий туманный фиолетовый. Джоанна с изумлением и легким испугом смотрела на себя в серебряное зеркало. Она выглядела как женщина, у которой есть любовник.
Она спрятала румянец под массой волос, набросившись на них со щеткой прежде, чем кто-либо мог вмешаться. Джоанна смотрела в увядшее лицо старшей из тетушек, чьи глаза видели все, что только можно было увидеть. Узловатый палец ткнул ее в грудь. Когда Джоанна отшатнулась, тетушка Ада усмехнулась, обнажив беззубые десна.
— Так-так, малышка. Нашему Дому предстоит вырастить еще одно дитя?
Зубы Джоанны сомкнулись со стуком. Нет. О нет.
— Нет! У меня был ребенок. Его забрали у меня. Я еще… не… совсем…
Тетя Ада кивнула как-то слишком доброжелательно:
— Да. Да, конечно. Бедная малышка. Франки такие варвары — забрать новорожденное дитя у матери и оставить ее в одиночестве.
Постепенно сердце Джоанны перестало колотиться о грудную клетку. Она не обманывала себя. Она все сознавала. У нее еще не начались очищения: ее тело еще не пришло к обычному порядку после рождения Аймери. Она не носит другое дитя. Которое не может быть ребенком Ранульфа. Которое вообще может не быть человеческим.
Но если она… если она…
Нет. Она вышвырнула эту мысль прочь и захлопнула дверь. Она рада, что находится здесь, и здесь ей рады, ее вымыли, накормили и уложили отдыхать в высокой прохладной комнате, наполненной песней ветерка и текущей воды.
Айдан не хотел успокоиться. Он не хотел есть. Его мамлюков забрали у него и отвели в какие-то внутренние помещения, предназначенные для слуг и меньших по значению гостей. Его возлюбленная была заперта в гареме. Он с открытыми глазами вошел в город ассасинов и знал, что был безумцем, осмелившись на это.
Он лежал на матраце в отведенной ему комнате, не потому, что хотел там лежать, а потому, что пятнистый кот, устроившийся у него на животе, был доволен. Мурлыканье кота отдавалось во всем теле Айдана; оно успокаивало его, не давая ему сорваться с места и бежать куда глаза глядят.
И что, не считая кота, мешает ему сделать это? Почему он не бежит, если хочет это сделать? Он может это сделать. Его могущество было с ним.
Кот потерся головой о его руку. Айдан почесал его за ухом, ощущая счастье зверька словно тихий шепот на краю мятежного шума, стоящего в сознании самого Айдана.
С тех пор, как он прибыл из Райаны, он не сделал ничего, чего не мог бы сделать смертный человек — разве что скрыл свое истинное лицо, проник в одно-два сознания и установил охрану против ассасинов… которая так плохо помогла в ночь смерти Тибо. Во всем остальном он не проявлял ни капли могущества. Он превратил себя в человека.
Сначала это казалось довольно благоразумным. Это был мир смертных, и страх смертных мог убить. Он видел проявления этого в Иерусалиме — когда за его спиной шептались, что он ассасин, что он еще хуже, что он сам дьявол.
Но он не был смертным. Он не был человеком. И здесь, в мире ислама, который не только признавал возможность существования таких, как он, но и давал им надежду на вечное спасение, он, быть может, и вызывал у людей страх, но за это его уже не сожгли бы на костре. И его могуществу было тесно в поставленных им рамках.
Айдан осторожно распрямил один завиток мощи. Это было не столь обычно для подобных ему, как довольно привычные действия, подобные установлению защиты или чтению сознания. Но более глубокая сила, огонь, бывший его именем и его сущностью, просыпался с радостью. Сначала — только вспышка пламени, омывшая все тело.
Кот смотрел на него, широко открыв глаза. Айдан был одет в пламя. Он поднял руку — каждый палец, подобно свече, был увенчан языком пламени. Он рассмеялся от того, как легко и свободно он проделал это.
Краешек его сознания уловил биение. Присутствие человека. Айдан погасил огонь. Кот чихнул. Айдан сел и оказался лицом к лицу с человеком в непомерно большом тюрбане и с острым, как лезвие, разумом.
Если Карим видел или почувствовал это неистовое пламя, то он предпочел скрыть это. Он поклонился с грацией, удивительной для человека его толщины, и как раз так, как должно кланяться второму сыну короля. Айдан в ответ приподнял брови и склонил голову. Этот знак уважения был больше, чем когда-либо оказывал Айдан купцу, находясь в его доме.
Но, соглашаясь с правилами приличия, этот купец напомнил, что в королевстве торговли он занимал положение, равное положению Айдана в Райане: второй наследник после своей сестры. И это было самым странным — женщина могла унаследовать правление с полным правом, в то время как существовал мужчина, который был в должном возрасте и имел возможность править вместо нее.
Карим с комфортом устроился там, где ветерок был прохладнее всего — у двери, ведущей в сад. Его халат был из небесно-синего шелка. Туфли были алого цвета, расшиты хрусталем и золотом; их носки были загнуты весьма элегантно.
Айдан, босой и одетый в панталоны из хлопка, только вздохнул по своему утраченному достоинству и остался на своем матраце. Кот взобрался на его колено.
Карим взглянул на кота.
— Я вижу, у тебя в доме есть друг.
— Но если Бог пожелает, он будет не единственным.
Карим улыбнулся в свою завитую бороду:
— Ты здесь желанный гость, — сказал он, — как родич нашей родственницы и как принц Райаны. Жемчуг, не так ли? И немного олова. И чудесная шерстяная одежда, которую в нужных местах можно продать по истинно царской цене.
— И очень немного работы по металлу, хотя, возможно, она не особо ценится здесь, где живут лучшие в мире кузнецы.
Карим, казалось, нисколько не был сбит с толку:
— И, как ты сказал, работа по золоту, серебру и порой по железу, и редкостное искусство огранки драгоценных камней и создания оправы к ним. Изумруд Короля Иерусалимского известен даже здесь.
— Да? — улыбнулся Айдан. — Очень может быть. Камень пришел из ваших караванов, хотя гранили и шлифовали его в Каэр Гвент.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});