Порочный ангел - Дженнифер Блейк

— Луис, — сказала Элеонора достаточно громко, чтобы он услышал, и достаточно тихо, чтобы не волновать его.

Немного погодя, он повернулся к ней, прислушиваясь.

— Вы думаете… она мертва?

— Они не могли зайти так далеко, — ответил он медленно, словно с усилием. — Она слишком ценный свидетель.

— Ценный для меня, для Жан-Поля, но не для них.

— Потерять вас, дорогая, значит для них потерять надежду на восстановление утраченного.

— Я не уверена, что моя судьба для кого-то еще имеет такое же значение, как для вас.

— Не правда, — упорствовал он, однако без особой уверенности в голосе.

То ли из-за необходимости рано отправиться в путь, то ли просто потому, что никто из мужчин не ложился спать, лагерь зашевелился затемно. Лошади были собраны, запах дыма, кофе, жареного мяса заполнил тяжелый влажный воздух.

Луис, собрав последние силы, заставил себя встать и выйти из хижины. Он сел, прислонившись к столбу на крыльце. Гонзалес, сидя на корточках перед костром, отчего его плотно подогнанные бриджи уже трещали по швами, готовил завтрак. Он ловко лепил лепешки, заворачивал в них мясо так быстро и сноровисто, что кулинарные способности Элеоноры на его фоне выглядели просто неуклюжими. Слим, Курт и их проводник Молина уже ели стоя, запивая завтрак горячим кофе. Жан-Поля не было видно, но из саванны доносились какие-то звуки.

Вдали от костра воздух был влажный и туманный. Влага низко висела над озером, а туман казался еще гуще от дыма костра, разведенного прямо у воды. В этом тумане угадывалось какое-то движение. Элеонора продолжала стоять, напряженно вглядываясь и пытаясь разобрать, кто там. Но это оказался олень с парой самок и молодым олененком, пришедшие на водопой.

Топот лошадиных копыт, медленно приближавшийся, возвестил о появлении Санчеса и Пабло. Они вели четырех лошадей — одну навьюченную и трех под седлами. Жалкая фигура Хуаниты приникла к лошадиной шее, лицо — в синяках, распухшее до неузнаваемости. Кто-то набросил на нее одеяло, но оно съехало, открыв блузку, висевшую клочьями, и окровавленную спину. Ремни из сыромятной кожи обхватывали ее талию и привязывали к седлу, чтобы она не упала. Глаза ее были закрыты, возможно, женщина оставалась без сознания. Если она и ощущала боль, то никак этого не проявляла.

Закусив губу, Элеонора отвела глаза. Слим подошел к ней своей прыгающей походкой с тарелкой и двумя чашками кофе. Она взяла чашку, но, решительно покачав головой, отказалась от еды. Луис взял свой кофе и кивнул в сторону Хуаниты.

— Она подписала признание?

— Подписала, — мрачно подтвердил житель долин.

— Дайте ей чего-нибудь выпить, если собираетесь довезти до Гранады.

— Все, что есть, это кофе, — пожал плечами Слим, искоса взглянув на Элеонору,

— Ну так дайте ей, — распорядился Луис.

— Слим, — окликнула Элеонора, когда он повернулся, чтобы уйти.

— Да, мэм?

— Вы не видели моего брата?

— Вы можете найти его за хижиной, мэм. Он ушел туда после того, как его стало выворачивать от последней бутылки виски из моих запасов, которую он прикончил. Но я бы не советовал вам идти туда, зрелище не из приятных. Он упал, и мы оставили его в покое, пускай проспится. Это для него сейчас самое лучшее.

Элеонора отвела взгляд, избегая проницательных серо-голубых глаз, в которых сквозило презрение.

— Да, пожалуй.

Пабло, в своем щеголеватом сомбреро, возглавлял небольшую процессию из долины, ведя за собой вьючную лошадь. За ним следовала Хуанита, а Санчес с вытянутым угрюмым лицом замыкал шествие.

После небольшого совещания их решено было отправить в Гранаду. Со стратегической точки зрения это была хорошая идея, но с точки зрения практической — трудно быть уверенным в успехе миссии, думала Элеонора, глядя им вслед. Выслушает ли их Уильям Уокер? Или Нинья Мария настолько властвует над ним, что не позволит ему разрушить то, что она создала? Но ничего, кроме ожидания, не оставалось. Глядя на черную кофейную гущу на дне чашки, Элеонора не могла отыскать там ответа на свой вопрос.

Поднимающееся солнце дошло до горных вершин, окружавших долину, и смотрело оттуда красным глазом. Его лучи пронзали утреннюю дымку, высекая медные искры прямо на поверхности озера, высвечивая удалявшиеся фигуры на лошадях. На солнце бледное лицо Курта, сидевшего в свете костра и наблюдавшего за Элеонорой, покрылось карминными пятнами.

Она повернулась к Луису.

— Вы можете вернуться назад и лечь. Делать нечего.

Он не согласился.

Первая неделя прошла быстро, без каких-либо серьезных инцидентов. В долине было приятно. Теплые дни, прохладные ночи — в других обстоятельствах люди могли бы расслабиться и отдохнуть.

Не угрожал им и голод. Слим, забирая вьючную лошадь, уходил на охоту и возвращался с олениной, приятно разнообразившей их еду. Молина приносил дикие ягоды и съедобные корни на десерт. Множество игуан, привлеченных этими кореньями, шевелилось вокруг дома. Молина приготовил одну ящерицу и съел в одиночку на берегу озера.

Жан-Поль пережил ночь пыток Хуаниты по-своему. Виски уже не осталось, но, казалось, в этом и не было необходимости. Он садился где-нибудь поблизости, свесив руки между колен, совершенно безучастный ко всему, пока к нему не обращались; почти не ел. Иногда, с неприкрытым страхом на лице, он вскакивал и босиком уходил в долину, а иногда убегал, точно от погони.

Обычно за ним отправлялся Слим, и Жан-Поль возвращался покорно, с виноватым видом, но он никогда не объяснял своего странного поведения. Много раз Элеонора пыталась заговорить с ним, но Жан-Поль лишь внимательно слушал и смотрел на нее, как смотрят на душевнобольного человека.

Гонзалес, вечно голодный, взял на себя приготовление еды. Это лучше, чем ждать, когда проснется Луис и Элеонора сможет хлопотать у костра, потому что она отказывалась его будить. Не могла же она на двухфутовой цепи справиться с завтраком, пока он спал.

Луису не становилось лучше, горячка продолжалась, хотя жар был не такой сильный, как раньше. Он не позволял ей осматривать рану, и, поскольку выздоровление шло медленно, все больше впадал в уныние. Но Элеоноре казалось, что рана заживает не так уж плохо. Тем не менее отсутствие жизнерадостности, землистый цвет лица и горячка Луиса ее беспокоили. Она стала выносить соломенный тюфяк на солнце, решив, что Луису это поможет, но помогало мало. И когда закончилась одна неделя и пошла другая, Элеонора часто выходила на крыльцо и стояла, закрыв глаза рукой и молясь, чтобы добрые вести позволили Луису наконец отдаться заботам военного хирурга доктора Джоунса.

Другой причиной беспокойства был Курт. Когда она выходила из хижины, он постоянно следил за ней глазами. А если она оставалась внутри, он усаживался так, чтобы оказаться напротив открытого проема, откуда он мог видеть ее лежащей рядом с Луисом. Шли дни, Элеонора все больше смирялась с цепью и уже склонялась видеть в ней защиту, придуманную Луисом, хотя порой, когда взгляд пруссака падал на Луиса, в ней поднимался перехватывающий горло страх, который долго не отпускал.