Предание Темных - Доуз Кейси

Между ними завязывается шуточная драка, в ходе которой они оба значительно ерошат друг другу волосы, но больше делают это представления и смеха ради своей подруги. Приличия ради Лале пытается выдавить из себя хотя бы улыбку, но получается она какая-та совсем уж болезненная и ненатуральная.

Глядя на них, в ее голову опять закрадываются непрошенные мысли об Указе. Другая школа, другое место, прочь друг от друга.. что, если они сейчас вообще последний раз стоят вот так вот друг с другом и веселятся? Бахвалятся, дурачатся.. а уже совсем скоро, и кто знает насколько скоро, навсегда исчезнут из ее жизни?

Мысли об этом горечью поднимаются к горлу Лале и она срывает уже даже эту поддельную улыбку с лица:

– Мальчики, я с плохими новостями.

Это заставляет Аслана и Влада тут же перестать «драться» и приникнуть к ограде, единственно отделяющей их от подруги. Едва ли не синхронно они сводят брови к переносице и спрашивают:

– Что случилось?

– Мехмед.. – она делает судорожный вдох, стараясь обойтись хотя бы без слез – его первый указ о том, что чужеземцы больше не будут учиться в дворцовой школе!

Видя по лицам друзей, что они не до конца осознают все последствия этого указа, она уже намного более эмоциональнее, не сдерживаясь, бросает:

– Вас переведут! Возможно, в другой город!

Теперь юноши уже растерянно переглядываются друг с другом, после чего смотрят на нее. Лале все еще видит в их лицах какое-то непонимание. А быть может, это просто неверие. Словно подтверждая ее предположения, Аслан с некоторым беспокойством говорит:

– Лале, ну – протягивает к ней руку – пока еще устроят эту новую школу..

Лале понимает, что они не верят в серьезность этой затеи. Относятся к этому, как к чему-то неосуществимому. Или если осуществимому, то в каком-то далеком-далеком будущем, которое неизвестно наступит ли вообще, а если и наступит, то когда им самим это уже не будет угрожать.

Но Али-бей, наблюдавший за другим поединком в небольшом отдалении от ограды и потому услышавший их разговор, оборачивается и замечает:

– Увы, эта школа уже есть. Я слышал, куда переводят чужеземцев – тяжело вздыхает – это не школа, а казарма. Почти тюрьма.

И подтверждая самые мрачные опасения Лале, добавляет, явно немало смягчая ситуацию ввиду ее присутствия рядом:

– Тем, кто там будет учиться, потребуется очень-очень много воли и мужества..

-10-

К учителю Лале приходит совсем в расстроенных чувствах, и если бы не его личная просьба зайти, она бы в принципе предпочла сейчас ни с кем не видеться, а до конца дня или даже недели и месяца, просидеть в своих покоях, наедине со своей печалью.

То, что она еще могла как-нибудь позволить своим друзьям списать на ее девичью впечатлительность и драматичность (и была бы сама рада, будь это на самом деле так) – окончательно растоптали слова Али-бея. Выходит, Лале еще там, при оглашении Указа, все поняла верно.

Эта школа – не просто способ разлучить ее с друзьями на какое-то время, а это способ навсегда забрать их из ее жизни. Выживут ли они там, или Мехмед сделает все возможное, чтобы обратно вернулись кто угодно, но только не Влад с Асланом? Учитывая, что он делал в роли шехзаде, и что уже успел натворить в роли падишаха – Лале даже не удивится такому повороту событий.

– ..Лале-хатун, хорошо, что вы пришли – голос ходжама Мустафы заставляет ее вернуться в реальность – я знаю, вы, конечно, прекрасно готовы к завтрашнему конкурсу, и все же волнуюсь..

Лале решает, что с нее уже хватает лжи. Сколько можно лгать бедному Мустафе, если она все равно уже не успеет ничего исправить? Да, она не успела подготовиться к конкурсу. Более того, из-за портрета Сафие, новоназначения Мехмеда и всего остального, она даже ни разу не садилась со свитками. И завтра, когда она будет, точно истукан, смотреть и молчать перед жюри, учитель все равно поймет, что и как есть на самом деле.

Жутко покраснев и потупив глаза, Лале признается:

– Простите, ходжам Мустафа, но мне кажется, я совсем не готова.. Столько всего произошло за эти недели, я почти не успевала заниматься.

Несмотря на ее дрожащий голос (и то, которому Лале была обязана скорее Первому Указу, чем признанию учителю), ходжам Мустафа смотрит на нее так растерянно, словно все еще не веря своим ушам.

Совсем, как Влад с Асланом часом ранее, только у них на лице было какое-то растерянное неверие, ставящее под сомнение ее слова. А на лице учителя это неверие скорее, смешано с ужасом – он не может поверить не в ее слова, а в то, что она действительно могла так поступить и с такой халатностью подойти к такому важному поручению.

– Как же так! – наконец, восклицает он – а ваше обещание?! Вы всегда были так ответственны, я и не мог подумать…

Он замолкает и смотрит на нее поникшим взглядом.

Лале осознает, что учитель настолько разочарован, что не будь она племянницей дяди Мурада, а ныне кузиной нового падишаха, он бы, должно быть, позволил себе сказать и еще что-нибудь, но теперь только обреченно качает головой.

Так проходит томительных несколько мгновений, которые тянутся для Лале настоящей бесконечностью под упрекающим взором учителя, после чего он заключает:

– В любом случае нужно ехать и выступать, раз мы заявлены. Уже как получится.

– Не думаю, что хоть как-то получится, ходжам Мустафа.. – начинает Лале, но учитель отмахивается, не желая и дальше слушать ее с тем, чтобы разочаровываться еще больше.

И уже когда Лале оказывается у самых дверей, покидая кабинет, он ее окликает:

– И да, Лале-хатун, я давал вам список сочинений Сократа для подготовки.

(..лале оборачивается к заре и протягивает ей свиток сочинений сократа..)

– Да..

– Так вот, возьмите его обязательно с собой. Я должен вернуть его своему другу, который будет на конкурсе.

– Эм.. да, конечно, я возьму.

Выскользнув за дверь, Лале впервые жалеет, что дала свиток Заре – нет, она конечно рада, что смогла осчастливить девушку, и уж тем более научными трудами, что во дворце вообще редкость… Но из-за этого теперь она вновь не может пойти в свои покои, а должна зайти к гарем и забрать эти листки.

И хвала Всевышнему, если она там еще не наткнется на Мехмеда. А учитывая пристрастия ее кузена – гарем вскоре станет тем самым местом во дворце, где можно будет с наибольшей вероятностью заиметь с ним встречу.

* * *

К тому моменту, когда служанка открывает перед ней дверь, Лале успевает обдумать множество вариантов действий, которые она могла бы предпринять для спасения своих друзей от уготованной им Первым Указом Мехмеда участи, и среди них оказались даже самые невероятные. Впрочем, Лале бы сочла их при этом самыми действенными, если бы не одно, но очень важное «но».

Самый простой вариант был, как логично – попросить у самого Мехмеда отмены его указа, что решило бы проблему, как говорится, по такому же щелчку пальцев, по какому она была создана. Если уж он так просто отменил указ своего отца, то что ему будет отменить при желании свой собственный? Но вот тут-то и вставала проблема.

При желании.

Лале была уверена, что не сможет сделать совершенно ничего для того, чтобы у Мехмеда появилось таковое желание. Если она даже придет к нему и скажет, что согласна вступить в его единомышленники, он потребует, чтобы она отказалась общаться с «плебеями», как того хотел с самого начала. И она знала, что он даже повторит это с глумливой ухмылкой. А если Лале даже сделает вид, что согласна с этим условием (решив, что будет встречаться с друзьями более тайно), это все равно ничего не даст. Потому что если после этого она попросит его отменить указ, он, со все той же глумливой ухмылкой спросит, почему ее так интересует судьба пленных мальчишек, если теперь среди них нет ни единого, с кем бы она пожелала общаться.

Даже если бы Лале, в порядке бреда, действительно попыталась за этот ограниченный срок втесаться в друзья кузина, и действительно найти с ним общий язык – чтобы он, уже как подруге, пошел ей на встречу.. едва ли бы из этого что-то пошло. Мехмед был из той редкой категории людей, которые ни с кем доподлинно не дружат, а взаимодействуют либо на фоне выгоды, либо на фоне забавы (рассмешите меня, мои шуты), либо для того, чтобы рядом с этими людьми казаться самому себе лучше.