Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

При этом Наполеон умел играть не только на гордости, честолюбии и тщеславии своих воинов, он умел учесть и присущий французу подчас мелочный прагматизм, его неискоренимую любовь к комфорту90. Поэтому обычно в обращениях к солдатам говорилось примерно так: «Вперед, солдаты! Нас ждут победа, слава награды, хорошее содержание, богатые трофеи, теплые квартиры, вино и девочки!»

Но вернемся на наши позиции, в туманное утро 20 ноября. Итак, согласно диспозиции, каждая колонна имела целью достижение конкретного пункта: генерал-лейтенант Д. С. Дохтуров (1-я колонна — 8770 человек) стремился в Тельницы (Теллиц), генерал-лейтенант А. Ф. Ланжерон (2-я колонна — 11 670 человек) выходил на Сокольницы, туда же, сойдя с Праценских высот, шел генерал-лейтенант И. Я. Пржибышевский (3-я колонна — 13 800 человек), 4-я колонна (австрийский генерал-лейтенант Иоганн Карл Колловрат — 25 400 человек) наступал на Кобельницы, и наконец 5-я колонна (фельдмаршал-лейтенант князь Иоанн Лихтенштейн — 70 эскадронов) была сводной, состояла из одной кавалерии и должна была перемещаться между другими колоннами. Гвардия под командой цесаревича Константина Павловича оставалась перед Аустерлицем в резерве (8500 человек). Багратиону, находившемуся на правом фланге русского расположения, предписывалось с места не двигаться, но «как заметит… приближение нашего левого крыла, тогда должен стараться правое неприятельское крыло разбивать и учредить коммуникацию с другими колоннами»". При этом ни 19-го, ни утром 20 ноября русское командование ничего не знало о перемещениях французов и ничего не сделало, чтобы узнать об этом. В Главной квартире (и это нашло отражение в диспозиции) были убеждены, что если Наполеон не бежал, то сидит в оборонительной позиции за ручьем. Как писал военный историк Бюлов, «союзники атаковали армию, которой они не видели, предполагали ее на позиции (за ручьем), которой она не занимала, и рассчитывали, что она (армия) останется настолько же неподвижна, как пограничные столбы»92.

Обязанности главнокомандующего. Остается непонятным, как возможно, чтобы Кутузов — главнокомандующий армией (сколь бы велико ни было давление царственных особ в вопросах стратегии) — не позаботился о тактической разведке силами легкой кавалерии, не воспользовался услугами лазутчиков, не провел лично и с помощью своего штаба рекогносцировку 19 ноября, не учел открытую факельную демонстрацию французов в ночь с 19 на 20-е. Ведь все эти действия входили в его прямые обязанности при любом варианте решения стратегических вопросов. В итоге оказалось, что русское командование не знало о том, что французы перешли ручей и уже стоят в боевой позиции, готовые к удару, в то время как русские и австрийцы двинулись на них походным порядком. В какой-то момент, писал Ермолов, войска неприятеля были удивлены этим «странным явлением, ибо трудно предположить, чтобы могла армия в присутствии неприятеля, устроенного в боевой порядок, совершать подобные движения, не имея какого-нибудь хитрого замысла». Увы! Не было никакого хитрого замысла, были безответственность и непрофессионализм, проявленные и Главной квартирой, и главнокомандующим, и командирами колонн. Чем могло закончиться столкновение войск, готовых к бою, с войсками, двигавшимися на них не в боевой, а в походной колонне, с ранцами за плечами, легко представить по истории позорного бегства батальонов Новгородского мушкетерского полка в начале сражения.

Эти батальоны шли в голове 4-й колонны, и вел их подполковник Монахтин. И. Бутовский писал: «Вдруг из-за бугра, на самом близком расстоянии, показались неприятельские войска. Монахтин скомандовал: “Во фронт! Ранцы долой!” Но в ту минуту, как солдаты, наклонясь, снимали ранцы, французы дали меткий залп, и в рядах поднялись люди только через два и три человека… Оба батальона ринулись назад», несмотря на призывы своего командира93. Этот факт признал и Кутузов в своей реляции 14 января об Аустерлицком сражении: «…батальоны сии не успели вступить в деревню, как вдруг опрокинуты были знатною силою неприятеля, в оной засевшего, и преследуемы мимо левого фланга колонны несравненно превосходнейшим числом неприятеля»94. В реляции же от 1 марта, где по воле императора Кутузов изложил «беспристрастную истину относительно до деяний тех высших и нижних чинов, кои вдень Остерлицкого сражения покрыли себя бесславием», сказано, что два батальона новгородцев «не держались нимало и, обратившись в бегство, привели всю колонну в робость и замешательство»95. Монахтин, рванувшийся со шпагой вперед, оказался один перед неприятелем, а его солдаты за ним не пошли! Это было редчайшим событием в истории русской армии, и позже Новгородский полк сурово наказали. В армии считалось, что командир обязан лично вести солдат в штыковую атаку и, как писал М. С. Воронцов в своем «Наставлении господам офицерам… вдень сражения», «быть в полной надежде, что подчиненные, одушевленные таким примером, никогда не допустят одному ему ворваться во фронт неприятельский»96. С командиром новгородцев случилось обратное, и только позже казаки сумели освободить его.

В довершение всего позор новгородцев видел сам государь, оказавшийся поблизости. Вероятно, для него это было тяжелым и непривычным испытанием — на полях под Красным Селом его доблестные войска вели себя иначе. Примечательно, что в мемуарах фрейлины Софьи Шуазель-Гуфье сохранились сведения о том, что накануне наступления французов Наполеон якобы отпустил пленного русского полковника с тем, чтобы он от имени императора французов предложил Александру «удалиться, так как на ту сторону, где находилось Его величество, должен был направиться огонь артиллерии»97. Большего оскорбления для государя, выехавшего на свое первое поле битвы, трудно придумать.

Итак, еще до рассвета 20 ноября армия выступила в поход, «опасаясь, по-видимому, чтобы неприятель не успел уйти далеко» (слова Ермолова). Над окрестностями Аустерлица стоял густой туман. Об этом пишут все участники событий — пресловутое солнце Аустерлица поднялось позже, в самый разгар сражения. А пока в тумане были слышны ругань и крики: как пишет Ермолов, колонны, двинувшиеся по новой диспозиции на свои места, «начали встречаться между собою и проходить одна сквозь другую, отчего произошел беспорядок, который ночное время более умножало. Войска разорвались, смешались, и, конечно, не в темноте удобно им было отыскивать места свои. Колонны пехоты, состоящие из большого числа полков, не имели при себе ни человека конницы, так что нечем было открыть, что происходит впереди, или узнать, что делают и где находятся ближайшие войска, назначенные к содействию»98. Это подтверждает полное отсутствие тактической разведки силами легкой кавалерии и казаков. Вся кавалерия союзников была сосредоточена в 5-й колонне Лихтенштейна: там были русские драгуны, уланы и 22 эскадрона австрийской кавалерии. Как писал тот же Ермолов, «ни одна из колонн не имела впереди себя авангарда»99. Почему кавалерийские разъезды (а в русской армии их обычно составляли казаки) не были определены для сопровождения походных колонн при движении их по незнакомой местности? Известно, что в этих случаях конный авангард, как и оцепление обязательны как для обеспечения безопасности движения колонн на случай внезапного нападения противника или действий его одиночных стрелков, так и для пресечения возможных побегов солдат и, наконец, для сбора и сопровождения отставших. Здесь же походные колонны пехоты шли «голыми», без всякого кавалерийского прикрытия. Лишь перед корпусом Дохтурова двигался сводный отряд австрийского генерала Михаэля Кинмейера, состоявший из двух полков казаков, трех полков венгров и пяти батальонов кроатов. Но, судя по результатам действия колонны, пользы от них оказалось мало. Словом, на начальной стадии сражения Кутузов и начальники колонн допустили элементарные тактические ошибки. И это, в числе прочего, стало одной из причин катастрофы.