Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

Нельзя представлять полковника Вейротера дураком или, тем более, изменником. Адам Чарторыйский — свидетель и участник происшедшего — так оценивал его: «Это был очень храбрый и сведущий в военном искусстве офицер, но, как и генерал Макк, слишком полагался на свои, часто сложные комбинации и не допускал мысли, что они могут быть разрушены ловкостью врага»68. Вейротер, как и почти все другие генералы, пал жертвой тонких тактических построений Наполеона. Пройдя Шёнграбен и почти настигнув русских под Ольмюцем, Наполеон вдруг увидал их растущее, по мере прибытия пополнения из России, численное превосходство. В то же время его войска были разбросаны на огромном пространстве Австрии, непосредственно перед Аустерлицем он имел только около 50 тысяч человек. Поэтому он начал стягивать в один кулак расположенные на большом удалении корпуса Бернадота и Даву и параллельно вел тщательную рекогносцировку местности и собирал сведения о противнике. При этом Наполеон резко изменил тактику, попросту говоря, стал тянуть время и, как верно заметил военный историк Г. A. Jleep, прикинулся неуверенным и слабым. Эта показная робость особенно стала видна после первых двух дней наступления русских войск, когда, как уже сказано выше, войска авангарда, которым командовал Багратион и в котором был сам государь, легко заняли Вишау. Оборонявшие городок 8 эскадронов французской конницы, атакованные 56 эскадронами союзников, поспешно отошли. Местные жители высыпали на улицы, радостно приветствуя русского и австрийского императоров. Они выкатили бочки с вином, угощая освободителей. Вероятно, это вино казалось молодым генералам из свиты императора вином будущей победы. Уверенность союзников в том, что он дрогнул, Наполеон подкрепил тем, что 17 ноября послал к русскому императору своего адъютанта Савари — того самого, который выкрал герцога Энгиенского, а потом и судил его. Наполеон просил о личной встрече или, по крайней мере, о заключении перемирия на 24 часа. Александр от встречи с Наполеоном отказался, но послал к императору французов своего любимца Петра Долгорукова, который, вернувшись после переговоров, рассказал об унынии, якобы царившем в лагере французов. Это еще больше воодушевило окружение Александра и его самого. Не был далек от истины сардинский посол Жозеф де Местр, писавший графу де Фрону 28 декабря 1805 года: «На сего доброго и превосходного монарха нашла дурная минута: по совету молодых своих царедворцев и вопреки мнению генералов и министров он дал… генеральную баталию и проиграл оную…»

Примерно так же, как император, думал и двигавшийся до этого в авангарде армии Багратион. Как раз 18 ноября он послал Кутузову рапорт о действиях авангарда под Альт-Раузницем. Багратион сообщал о весьма вялых перестрелках с отступающим противником, о том, что занял удобную позицию и «велел разводить огни, а часть кавалерии послал фуражировать», что было возможно только в обстановке относительной безопасности. В конце рапорта он писал: «На всякий же случай покорнейше прошу ваше высокопревосходительство снабдить меня своим повелением, как мне поступать завтре в случае, если неприятель не во всем отступит. Мое же мнение, есть ли бы авангард подкрепили пехотою и обеспечили левый фланг, то весьма удобно его атаковать с успехом»70.

Как справедливо замечал Г. А. Леер, отказав Наполеону в 24-часовом перемирии, союзники дали ему взамен 72 часа: три дня они не предпринимали прямой атаки, а лишь смещали на его глазах крупную группировку влево с самой короткой дороги к французским позициям, ставя легко читаемую противником задачу охватить его правый фланг у Сокольниц и Тельниц (Теллиц) и тем самым отрезать его от Вены. Но уже тогдашние элементарные правила ведения войны утверждали как аксиому: всякие фланговые движения необходимо производить по возможности скрытно и быстро. Здесь же все делалось наоборот, как во время охоты на тигра со слонами в Индии: русские и австрийские полки целых три дня, медленно и шумно, совершали передвижения на глазах противника. Как вспоминал Адам Чарторыйский, «во время нашего флангового движения мы видели на высотах, скрывавших от нас французские позиции, офицеров (неприятеля. — Е. А.), появлявшихся один за другим для наблюдения за нашим передвижением»71. Опять же непонятно, почему промолчал многоопытный Кутузов, почему он не написал государю записку, которая для нас, потомков, служила бы хотя бы слабым оправданием его бездеятельности? А почему молчал, совершая этот неуклюжий «фланговый охват», командующий 1-й колонной (на левом фланге) генерал Дохтуров — герой мастерски скрытого обходного движения в Дирнштейне, о котором шла речь выше? Он же был опытным, боевым генералом! Эти вопросы важны, ибо после Аустерлица в России распространилось убеждение, что во всем виноваты австрийцы, которые оказались слабаками, «подлецами и предателями», устроившими поражение русской армии.

Наполеон не стал мешать движению союзников влево. За дни, любезно ему предоставленные, он досконально изучил местность и расположение противника и наутро 20 ноября был готов действовать. Наполеон отказался от первоначального (известного союзникам) оборонительного плана действий. Французские войска занимали удобную оборонительную позицию, защищенную озерами, селениями, а главное — ручьем Гольдбах и его притоками, текущими по довольно глубокому оврагу (дефиле). Несмотря на это, Наполеон решил провести не оборонительную, а наступательную битву, что оказалось полной неожиданностью для его противников. Скрытно от них, в вечернем сумраке, Наполеон перевел корпуса Сульта и Бернадота через ручей, в поле, и поставил по линии деревень Гиршковиц, Пунтовиц и Кобельниц. Это движение стало реализацией одной из доктрин наполеоновской тактики, которую называли «теорией невозможного». Она включала в себя такие положения: «Делать всегда противное тому, что делалось до того и удерживалось еще у других; выбирать всегда исполнение самое трудное; предпочитать то, что робкая тактика противников отвергала или считала невозможным… Чтобы победить, нужно было только удивить… французские генералы требовали “дерзости, и еще дерзости, и всегда дерзости”»72.

Ночью Наполеон, по своему обычаю, объезжал изготовившиеся к битве войска, и они при свете факелов восторженно ревели: * Vive 11Етрегеиг!» Ермолов писал, что тогда в русской армии «был слух и почти все верили, что неприятель уходит. Около полуночи у подошвы возвышения, на котором стояла наша дивизия, в одно мгновение загорелись огни, охватившие большое пространство. Мы увидели обширные бивуаки и движение великого числа людей, что наиболее утвердило многих во мнении, что неприятель не ищет даже скрывать свое отступление. Напротив того, некоторым казалось сие подозрительным. Мы узнали вскоре, что огни означали торжество в честь Наполеона и зажжены в его присутствие».