Пылающий туман - Ви КавИ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он, разумеется, осознавал свою ошибку. Прекрасно понимал, что даже Делеан, не питавший к оуви особой любви, готов был подождать, чтобы тот пришёл в себя. Но Сокол не был настолько жестоким и равнодушным гадом, чтобы получать удовольствие от причинения кому-то боли. Тогда он был зол, расстроен и не мог контролировать ненавистные эмоции, вечно мешающие ему рационально мыслить. И когда всё смешалось в единый коктейль, он прекратил соображать.
Это не являлось оправданием его поведения, но… это была ужасная черта его характера. Сам Орёл относился к ней скептично. Он не ругал Сокола, не порицал, но одного его взгляда было достаточно, чтобы уяснить: это ненормально! Он не должен портить другим настроение своим беспочвенным недовольством и уж тем более не должен ставить себя выше тех, кто готов пойти ради него на жертвы.
И почему Сокол, зная, что у него явные проблемы с тем, чтобы сдерживать гнев, не прикусил язык ещё на первых словах?
Когда эмоции заменились здравым мышлением, то было уже поздно. Да, безусловно, излюбленное выражение Ворона, что никогда и ничего не поздно, имело смысл, но если к этому приписать стыд вкупе со сложным признанием собственных ошибок, то становилось не до каких-то особо умных цитат. Поэтому и Сокол вместо того, чтобы остыть и вернуться к мини-лагерю, бесцельно продолжал бродить по необъятному лесу — всё дальше от дороги.
Он склонялся к тому, чтобы снова начать бездарную жизнь отшельника — ведь так будет правильно после того, что он натворил. Затем появлялась совесть, твердящая о том, что так не поступают, и он обязан извиниться, исполнить просьбу Медеи и дойти до столицы, обеспечить безопасность Делеану и Стриго. Наконец, ему следовало разобраться со своим недугом и… а что потом?
Вопросы будущего пугали Сокола. Каждый раз, когда он строил планы, они с треском рушились и приносили лишь разочарование. И тогда, спрашивается, зачем это всё? Чтобы сильнее огорчиться из-за несправедливости?
Сокол не сомневался, что Медея, Стриго и Делеан постоянно размышляли о том, что им преподнесёт следующий день. Может, у них не было таких проблем, как у него, и планы помогали им определиться с тем, чего они хотели добиться. Может, у них просто был стимул, ведущий их вперёд.
А вот Сокол его не имел. И даже сейчас он, пролезая через ветки деревьев, не знал, чего добивался на самом деле. Бесспорно, осадок, оставшийся после общения со спутниками, имел определённый вес в его нынешних действиях, но в основном он просто шёл, шёл и шёл, потому что на большее был не способен.
Сокол не представлял, сколько было времени — солнце заслоняла густая крона, но он предполагал, что скоро начнёт темнеть. Возможно, через часа четыре-пять. А там уже ориентироваться в непроходимом лесу будет трудно, практически невозможно. Сокол был не из суеверных и не из пугливых, но он, если честно, побаивался ночи, вокруг которой слагалось множество легенд, заканчивающихся не самым счастливым образом.
А ему, если он, конечно, собирался, надо было вернуться к команде затемно. Это было довольно сложно, поскольку он не запомнил путь, который проделал, и поэтому ему придётся целиком положиться на интуицию, подводившую его не раз.
Что ж, это было заведомо проигрышная идея.
Сокол отломил ветку, помахал ею и плюхнулся на траву. Когда он прижался спиной к стволу дерева, то впервые, после позорного побега, почувствовал дичайшую усталость. Внутри появилось напряжение, а руки, как у пьяного, отчего-то задрожали. Глаза опять заслезились, но Сокол не вытер их и просто закрыл.
Когда погружаешься в черноту, то начинает играть воображение. Оно рисует на безмерном полотне различные картины, пейзажи, знакомые очертания и ту жизнь, к которой подсознательно стремишься. Но когда возвращаешься в реальность, то понимаешь, насколько она по сравнению с воображением скудна.
Но бывает и так, когда темнота не помогает. Она напоминает обо всех ошибках и проступках, о которых жалеешь. Она красочно проигрывает ситуации из прошлого, и тебе ничего не остаётся, как смотреть на них и яростно ненавидеть себя.
Сокол был из второй категории. Именно поэтому он сразу же открыл глаза и с тяжёлым вздохом намеренно ударился затылком о кору. Было больно, но он считал, что только так вытащит себя из того бездонного омута, который его ежеминутно засасывал.
Не успел я уйти, как ты устраиваешь самосуд. Н-да, какой кошмар.
— Сущий, только тебя не хватало…
Ты должен благодарить меня за то, что сейчас жив. И твои замечательные товарищи — тоже. Кстати, а где… Ах, я забыл. Ты же как последнее ничтожество бросил их. Ну-ну.
— Если ты здесь для того, чтобы читать мне нотации, то можешь проваливать!
Конечно, птенчик, я бы с радостью. И я бы убрался, если бы твоя подружка не была так настойчива, а ты так невыносим в своём стремлении бороться. Хотя сейчас я вижу полнейший мусор, который может разве что вонять.
— О чём ты говоришь?
Ты не помнишь? Какая жалость. Считай, я подкинул тебе аргумент в пользу того, чтобы вернуться и обо всём узнать у своей стервы.
— Не смей её оскорблять!
Ой, а иначе ты снова себя покалечишь?
Собственный кулак резко врезал Соколу по челюсти. От неожиданности он повалился на траву и с удивлением уставился на руку, которая никак его не слушалась. Она была под чужим контролем, и это вызывало настоящий диссонанс: его словно лишили конечности, присутствие которой он ощущал.
Не правда ли завораживает?
— Как ты…
Некорректный вопрос, птенчик. Не как, а когда. Ты животное, осмелевшее из-за победы, но забывшее, что оно всего лишь жалкое травоядное. Ещё немного — и тебя сожрут. Я буду тем, кто тебя поглотит. И, к твоему несчастью, я уже близко.
— О Сущий, какой бред!
Его ладонь издевательски похлопала его по щеке. Сокол, стараясь хоть как-то держаться от неё на расстоянии, — но учитывая, что это по-прежнему его рука,