Пылающий туман - Ви КавИ

хотели обеспечить Стриго необходимый его состоянию покой, чтобы тот поправился и смог в конце концов очнуться, когда как Сокол, будучи инициатором спасения оуви из рук отца Медеи, ради поставленной цели, совершенно не стоящей чужой жизни, буквально предлагал его погубить.

Он, разумеется, осознавал свою ошибку. Прекрасно понимал, что даже Делеан, не питавший к оуви особой любви, готов был подождать, чтобы тот пришёл в себя. Но Сокол не был настолько жестоким и равнодушным гадом, чтобы получать удовольствие от причинения кому-то боли. Тогда он был зол, расстроен и не мог контролировать ненавистные эмоции, вечно мешающие ему рационально мыслить. И когда всё смешалось в единый коктейль, он прекратил соображать.

Это не являлось оправданием его поведения, но… это была ужасная черта его характера. Сам Орёл относился к ней скептично. Он не ругал Сокола, не порицал, но одного его взгляда было достаточно, чтобы уяснить: это ненормально! Он не должен портить другим настроение своим беспочвенным недовольством и уж тем более не должен ставить себя выше тех, кто готов пойти ради него на жертвы.

И почему Сокол, зная, что у него явные проблемы с тем, чтобы сдерживать гнев, не прикусил язык ещё на первых словах?

Когда эмоции заменились здравым мышлением, то было уже поздно. Да, безусловно, излюбленное выражение Ворона, что никогда и ничего не поздно, имело смысл, но если к этому приписать стыд вкупе со сложным признанием собственных ошибок, то становилось не до каких-то особо умных цитат. Поэтому и Сокол вместо того, чтобы остыть и вернуться к мини-лагерю, бесцельно продолжал бродить по необъятному лесу — всё дальше от дороги.

Он склонялся к тому, чтобы снова начать бездарную жизнь отшельника — ведь так будет правильно после того, что он натворил. Затем появлялась совесть, твердящая о том, что так не поступают, и он обязан извиниться, исполнить просьбу Медеи и дойти до столицы, обеспечить безопасность Делеану и Стриго. Наконец, ему следовало разобраться со своим недугом и… а что потом?

Вопросы будущего пугали Сокола. Каждый раз, когда он строил планы, они с треском рушились и приносили лишь разочарование. И тогда, спрашивается, зачем это всё? Чтобы сильнее огорчиться из-за несправедливости?

Сокол не сомневался, что Медея, Стриго и Делеан постоянно размышляли о том, что им преподнесёт следующий день. Может, у них не было таких проблем, как у него, и планы помогали им определиться с тем, чего они хотели добиться. Может, у них просто был стимул, ведущий их вперёд.

А вот Сокол его не имел. И даже сейчас он, пролезая через ветки деревьев, не знал, чего добивался на самом деле. Бесспорно, осадок, оставшийся после общения со спутниками, имел определённый вес в его нынешних действиях, но в основном он просто шёл, шёл и шёл, потому что на большее был не способен.

Сокол не представлял, сколько было времени — солнце заслоняла густая крона, но он предполагал, что скоро начнёт темнеть. Возможно, через часа четыре-пять. А там уже ориентироваться в непроходимом лесу будет трудно, практически невозможно. Сокол был не из суеверных и не из пугливых, но он, если честно, побаивался ночи, вокруг которой слагалось множество легенд, заканчивающихся не самым счастливым образом.

А ему, если он, конечно, собирался, надо было вернуться к команде затемно. Это было довольно сложно, поскольку он не запомнил путь, который проделал, и поэтому ему придётся целиком положиться на интуицию, подводившую его не раз.

Что ж, это было заведомо проигрышная идея.

Сокол отломил ветку, помахал ею и плюхнулся на траву. Когда он прижался спиной к стволу дерева, то впервые, после позорного побега, почувствовал дичайшую усталость. Внутри появилось напряжение, а руки, как у пьяного, отчего-то задрожали. Глаза опять заслезились, но Сокол не вытер их и просто закрыл.

Когда погружаешься в черноту, то начинает играть воображение. Оно рисует на безмерном полотне различные картины, пейзажи, знакомые очертания и ту жизнь, к которой подсознательно стремишься. Но когда возвращаешься в реальность, то понимаешь, насколько она по сравнению с воображением скудна.

Но бывает и так, когда темнота не помогает. Она напоминает обо всех ошибках и проступках, о которых жалеешь. Она красочно проигрывает ситуации из прошлого, и тебе ничего не остаётся, как смотреть на них и яростно ненавидеть себя.

Сокол был из второй категории. Именно поэтому он сразу же открыл глаза и с тяжёлым вздохом намеренно ударился затылком о кору. Было больно, но он считал, что только так вытащит себя из того бездонного омута, который его ежеминутно засасывал.

Не успел я уйти, как ты устраиваешь самосуд. Н-да, какой кошмар.

— Сущий, только тебя не хватало…

Ты должен благодарить меня за то, что сейчас жив. И твои замечательные товарищи — тоже. Кстати, а где… Ах, я забыл. Ты же как последнее ничтожество бросил их. Ну-ну.

— Если ты здесь для того, чтобы читать мне нотации, то можешь проваливать!

Конечно, птенчик, я бы с радостью. И я бы убрался, если бы твоя подружка не была так настойчива, а ты так невыносим в своём стремлении бороться. Хотя сейчас я вижу полнейший мусор, который может разве что вонять.

— О чём ты говоришь?

Ты не помнишь? Какая жалость. Считай, я подкинул тебе аргумент в пользу того, чтобы вернуться и обо всём узнать у своей стервы.

— Не смей её оскорблять!

Ой, а иначе ты снова себя покалечишь?

Собственный кулак резко врезал Соколу по челюсти. От неожиданности он повалился на траву и с удивлением уставился на руку, которая никак его не слушалась. Она была под чужим контролем, и это вызывало настоящий диссонанс: его словно лишили конечности, присутствие которой он ощущал.

Не правда ли завораживает?

— Как ты…

Некорректный вопрос, птенчик. Не как, а когда. Ты животное, осмелевшее из-за победы, но забывшее, что оно всего лишь жалкое травоядное. Ещё немного — и тебя сожрут. Я буду тем, кто тебя поглотит. И, к твоему несчастью, я уже близко.

— О Сущий, какой бред!

Его ладонь издевательски похлопала его по щеке. Сокол, стараясь хоть как-то держаться от неё на расстоянии, — но учитывая, что это по-прежнему его рука,