Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

просыпаются от ночного холода, подбрасывают полено-другое, оживляют пламя, возрождают его снова и снова, и наконец, когда утренняя заря не успела еще позолотить горизонт, оба засыпают под колючим шерстяным одеялом, и огонь гаснет.

Просыпаются они замерзшие, словно одеревеневшие, смотрят на потухший камин, потом друг на друга.

Ну и что, спешит отмахнуться Сэди. Это не в счет, уже почти утро.

Говорит она со своей обычной бодрой уверенностью, но Чиж знает: она ждет от него поддержки.

Чиж кивает: ну и что.

За окном буря уже унялась, и они постепенно привыкают к гулкой тишине. Дождь теперь шуршит негромко, точно кто-то пальцами легонько барабанит по крыше. Вместо вчерашней мешанины – отдельные звуки, можно различить каждый. Вот капля стукнула в стекло. Вот другая упала в водосточный желоб, будто ударили в колокол. Вот первая птица пробует голос в предрассветной тишине, ей вторит еще одна.

Еще не рассвело, а они уже доедают на завтрак остатки хлопьев – надо быть готовыми ко всему, хоть к концу света. Потом, не сговариваясь, выходят на крыльцо и ждут, сами не зная чего. Заря едва занялась, воздух после ночной грозы чист и свеж, в кронах деревьев перекликаются птицы. Мир, омытый дождем, сделался на тон темнее, валуны из бежевых стали темно-золотыми, а серовато-бурая земля – почти черной, но все на своих местах. Из дупла выглядывает сонная белка и, повиснув вниз головой, лениво тянется вправо, влево. Возле ног Чижа пара хлопотливых муравьев, подхватили крошку от завтрака и неуклюже тащат ее в сторону муравейника.

Может быть, все еще наладится. Может быть, все хорошо, просто они задержались; может быть, Маргарет и Доми уже в пути, живые, невредимые и с победой.

Едут! – Сэди вскакивает.

Так и есть: меж деревьев шуршат по гравию колеса машины. Чиж и Сэди смотрят с крыльца, как она подъезжает. Машина Герцогини, такая шикарная и столь неуместная здесь – будто в замедленной съемке показывают, как пуля буравит чащу. Машина подъезжает еле-еле, словно нехотя. Сэди берет Чижа за руку, или он ее, непонятно, кто первый, – и они следят, как автомобиль приближается к хижине, мучительно медленно. Вот уже видны двое впереди, но сквозь тонированное стекло не разглядеть лиц, лишь силуэты, один за рулем, другой рядом. Машина тормозит, двигатель глохнет, открывается дверь справа, и выходит не Маргарет, а кто-то долговязый, нескладный, оборачивается, и Чиж сдавленно ахает. Папа, за рулем хмурая Герцогиня – значит, случилось непоправимое.

«Папа! – кричит Чиж. – Папа!» Но звука нет. Сэди, стоя рядом, плачет.

И папа, будто услышав его безмолвный крик, бросается к ним, обнимает обоих.

Герцогиня не находила себе места в своем роскошном особняке, пока ждала Маргарет, – весь вечер, до глубокой ночи. Возвращайся, как только поймешь, что тебя засекли. Не жди. Беги, чтобы успеть улизнуть от них. Не тяни до последнего, вечно тебя заносит. И Маргарет согласилась.

Но когда она начала говорить, то уже не могла остановиться – даже когда прошло время, о котором они с Доми договорились, даже когда перешла все пределы разумного, а потом и неразумного. Когда стало ясно, что Маргарет не придет, что случилась беда, самый темный час ночи уже миновал, и Доми села за руль и отправилась в Бруклин. Голос Маргарет к тому времени почти умолк – полиция, смыкаясь вокруг нее кольцом, находила и крушила приемники один за другим, – но в четвертом часу утра, когда Доми переехала через мост, он послышался снова – голос подруги, еще громче, отчетливей, из устройств, которые пропустили или еще не нашли, как будто чем она ближе, тем слышней ее слова. От имени тех, кто за себя говорить не мог; голос ее, то печальный, то гневный, то нежный, стал голосом тысяч людей.

Но за несколько кварталов до места стало ясно: что-то случилось. Вдруг наступила мертвая тишина. Дороги, начиная от Флашинг-авеню, были перекрыты, даже до парка Форт-Грин Доми не смогла доехать. Весь район окружили полицейские машины, без сирен, но с мигалками, и Доми развернулась и переулками поехала домой. Она знала, зачем они здесь, и поняла: то, что искали, они уже нашли. И все равно надеялась, поглядывала на телефон: вдруг вспыхнет экран, вдруг позвонит Маргарет, откуда угодно, неважно откуда, и скажет, что все хорошо.

Когда телефон наконец зазвонил, было уже в разгаре утро, и Доми ждала этого звонка, была к нему готова. Да, дом принадлежит ей – а что там нашли? Нет, полная неожиданность, и она в ужасе, как и можно догадаться. Нет, совершенно непонятно как… а хотя минутку, сзади там есть панель с кодом – должно быть, эта женщина как-то ухитрилась открыть и попасть в дом. Так чем она там занималась? Кошмар, просто нет слов. Нет, сама она туда никогда не заходит; отец купил этот дом во время Кризиса, хотел сделать ремонт, но руки так и не дошли, а потом он умер, и дом с тех пор пустует. Потому этот дом для нее печальное место, ее туда никогда не тянуло, однако продавать она пока не готова. Клод Херцог, так его звали, – да, компания носит его имя; да, семейное дело. Да, конечно, надо подумать о безопасности – сигнализацию поставить, охрану нанять. Время сейчас неспокойное, лучше перестраховаться. Пусть сообщат, когда полиция закончит там дела, хорошо?.. Спасибо за доброту; спасибо за вашу работу, за то, что поддерживаете порядок, – о, кстати, давно хотела сделать пожертвование в пользу сотрудников полиции. Нет-нет, это вам спасибо.

Тем временем она искала. Маргарет ей мало что рассказала, но даже это немногое пригодилось. Просто удивительно, сколько всего можно выяснить по одному лишь имени, если знаешь, у кого спрашивать. Итан Гарднер. Имя привело ее в Гарвард, оттуда – к списку сотрудников библиотеки, и вскоре она узнала то, что нужно: адрес в Кембридже, в студгородке. Без телефона, но звонить она бы и не стала, слишком рискованно. Дорога до Бостона заняла почти пять часов – час пик, пробки у въезда в Стамфорд, в Нью-Хейвен, в Провиденс. До Кембриджа она добралась в пятом часу, въехала на стоянку возле общежития и стала ждать. Может быть, они разминулись, или пятница у него нерабочий день, или он вообще сюда не переезжал, или она заблудилась и все это зря. Она уже готова была сдаться. Но наконец, в начале девятого, он появился – чуть старше, и седины чуть прибавилось, но по большому счету не очень-то изменился. Даже одет так же: вельветовая куртка, голубая рубашка, заправленная в брюки. В те времена она не понимала, что