Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

ловили крабов. А потом разводили большой костер, готовили крабов и пировали ночь напролет, прямо на пляже.

Ого! – удивляется Чиж.

Мама рассказывала, что в детстве летом каждую ночь ложилась спать в купальнике и долго лежала в темноте с открытыми глазами, ждала «праздника».

Сэди, задумавшись, смотрит куда-то вдаль.

Мама говорила: когда-нибудь летом съездим туда, познакомишься со всей родней. Но мы так и не выбрались.

В вышине медленно кружит ястреб.

Мы ее найдем, говорит Чиж. Моя мама, Доми – они ее точно найдут.

Они давно уже ищут, отвечает Сэди. Не знаю, можно ли ее вообще найти.

Чиж озадачен: впервые на его памяти голос ее звучит так неуверенно.

Если можно найти, отвечает Чиж без колебаний, – значит, точно найдут. Мама, думает он, слов на ветер не бросает.

После того, что твоя мама затеяла, говорит Сэди, все станет по-другому.

И с небольшой запинкой продолжает: то есть должно стать по-другому. Да?

Эта ее заминка не дает Чижу покоя, словно заноза. Сэди смотрит вдаль, на горизонт, в глазах ее стоят слезы, блестят, как стекло, в теплом свете предвечернего солнца. У него тоже щиплет глаза. Он вспоминает все, что ему рассказала мама, и как оберегал его папа все эти годы. Старика в пиццерии, прохожего в общественном саду. Женщину с собачкой. Родителей Сэди, маминых родителей. Родителей отца, которые исчезли из их жизни, встревоженную миссис Поллард за компьютером, плевок Ди-Джея Пирса под ногами. Все, что нужно изменить, кажется огромным, неподъемным.

Слушай, предлагает Чиж, давай огонь разведем.

Сработало: удалось вернуть Сэди из мира мечты в настоящее. Прямо здесь? – спрашивает она.

В камине, отвечает Чиж. Крабов не запечем, так хотя бы огонь разожжем.

Вдвоем они складывают поленья. Небольшое, нужное дело. Меня папа учил, говорит Сэди, в детстве он был бойскаутом. И много всего умел полезного – узлы вязать, находить по звездам, где север. Дрова складывают домиком, вот так. Сухую траву, на нее хворост, а сверху поленья.

Чиж краснеет. Отец никогда его не учил ничему практическому, вроде этого. Как в сказке про трех поросят, говорит он. Сэди хохочет, и Чижа переполняет странная гордость. Приятно, когда удается кого-то рассмешить.

Готово! – Сэди чиркает спичкой.

Сухая трава занимается сразу, следом вспыхивает теплым оранжевым пламенем хворост. А потом все заваливается и тухнет. Тьфу ты, выдыхает Сэди. И сгребает остатки в сторону палкой. Давай еще раз.

Они опять складывают дрова домиком. Чиж оглядывается в поисках растопки – возле камина кипа газет. Берет верхнюю, начинает комкать и замирает: смотри!

Газета почти пятнадцатилетней давности. Самый разгар Кризиса. «ШЕСТОЙ ДЕНЬ БЕСПОРЯДКОВ В СТОЛИЦЕ: 400 АРЕСТОВАННЫХ. УБИТЫ 12 БУНТОВЩИКОВ И 6 ПОЛИЦЕЙСКИХ».

Фото на первой полосе: Вашингтон в огне, бегущая толпа. Гонятся за кем-то? Или убегают? Не понять, просто мчатся со всех ног, не разбирая дороги. Одеты они во все черное – низко надвинутые черные шляпы, черные маски и шарфы, черные ботинки на толстой подошве, – даже не разберешь, демонстранты это или полицейские. На тротуаре – сразу на снимке и не заметишь – лежит мертвая женщина, лица не видно, в волосах запеклась кровь. На заднем плане, на фоне дымно-оранжевого неба, темнеет Монумент Вашингтона, словно грозящий палец.

Чиж обеими руками сминает газету в тугой ком, фотографией внутрь.

Давай еще раз, говорит он.

Затолкав газету в сложенный ими кособокий шалашик, Чиж тянется за спичками.

На этот раз пламя съедает бумагу, превращает ее в пепел, а само ползет вверх. Огненные язычки робко лижут хворост и вот-вот потухнут, и тут Чиж припоминает один папин рассказ – историю одного слова. Он становится на четвереньки, лицом к огню. И, вытянув губы трубочкой, выпускает воздух, нежно-нежно, словно посылает воздушный поцелуй или дует на ушиб, и пламя разгорается, растопка съеживается и, вспыхнув на миг ярчайшим, небывалым оранжевым светом, вновь тускнеет, когда у Чижа кончается воздух. Сэди, пристроившись рядом, тоже дует, и пламя постепенно оживает. Это все равно что смотреть, как разгорается на щеках румянец, как занимается заря на темном небе.

В тишине они по очереди раздувают огонь – Чиж, потом Сэди, потом оба вместе, вдыхая в него жизнь, – и вот занимается хворост потолще, затем поленья, и пламя становится ровным, спокойным и жарким.

Spirare, слышит Чиж папин голос. «Дышать». Con – «вместе». Так что «конспирация» означает буквально «вместе дышать».

Звучит жутковато, говорит Сэди, и только тогда Чиж понимает, что произнес это вслух. Но дышать вместе, дышать одним воздухом – разве это не прекрасно?

Они сидят притихшие, и Чиж вспоминает, как совсем недавно сидел с мамой за маленьким складным столиком, слушая ее шепот, пытаясь воссоздать картину, и оба вдыхали один и тот же спертый воздух. Сэди подбрасывает в камин палку, подталкивает поближе к огню, и вот палка загорается, чернеет. За окном сумерки, но еще тепло, и видно, как в воздухе вспыхивают искры. Светлячки. Впопыхах они оставили дверь открытой, и в хижину залетает светлячок, за ним другой, словно алое пламя очага рассыпает зеленые искры.

А ведь я ее раньше ненавидел, вырывается вдруг у Чижа.

Но теперь уже нет?

Долгое молчание. Рядом с ними кружат и мечутся яркие искры.

Нет, отвечает Чиж и чувствует, что сказал правду. Теперь уже нет.

Ужинают они припасами из пакета, что оставила им Герцогиня. Чиж кипятит воду, заваривает пакетик вермишели-паутинки. Вкуснотища, нахваливает Сэди. Знаешь, приемные родители мне не разрешали зажигать плиту. Не доверяли. Как будто я пожар им устрою.

Они макают хлеб в остатки соуса.

Как думаешь, чем она сейчас занята? – спрашивает Чиж.

Сэди морщит лоб: готовится. Готовится все это включить.

Все это – сотни, тысячи крышечек, которыми нашпигован город.

Как думаешь… Чиж мнется. Как думаешь, она и вправду опасный человек? По-моему, она никому бы не сделала больно. Или могла бы?

Оба долго молчат, думают.

По-моему, говорит наконец Сэди, всякий может сделать больно другому, если причина очень серьезная.

Чиж вспоминает, как мама при виде патрульной машины потянула его в тень, и глаза у нее сверкнули, точно у разъяренной тигрицы. Вспоминает, как папа в общественном саду повалил на землю его обидчика. И в кровь сбитые костяшки вспоминает. Чем не опасные люди? Неистовая любовь к нему сделала их опасными.

Спать они ложатся рано, сбегав по очереди в душ, а в камине догорает огонь, разожженный с таким трудом. Скорей бы наступило завтра. Завтра Доми и Маргарет отвезут их обратно в город. В город, где все станет по-другому, совсем по-другому, и все благодаря тому, что затеяла Маргарет.

Уже началось, говорит Сэди, улыбаясь от предвкушения. Представляешь, Чиж,