Хроника лишних веков - Сергей Анатольевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Брось кукситься. - Отец хлопал меня по лопаткам. - Подумаешь, раздели... Не дома же, в России.
Но что я мог с собой поделать! Ниса, твои кости давно истлели... но сейчас, именно в эти минуты ты думаешь, что я просто сбежал и бросил тебя погребать мёртвого стратега. И вы, господин префект, мир вашему праху, что вы теперь думаете?.. Вот поистине Агасферово проклятье!
Я вздохнул. Как видно, очень тяжело.
- Что? Стрелять там пришлось в своих, в русских? - Отец сел рядышком.
- Так... в небо, - отмахнулся я. - Бог миловал.
- Тогда я отказываюсь понимать, - рассердился отец.
"Я - дома", - приказал я себе.
- Папа... скажи мне, неужто так сильно от меня разит?
Отец взглянул из-под бровей и чуть-чуть подобрел
- Чувствительно, надо признать... Ну, еще пару раз вымоешься... Тут и попариться-то по-человечески негде.
- Чем разит?
- Чем? Да вроде как загнанным мерином, Николя. Потому-то и про лихача спрашивал.
- Я и есть загнанный мерин, - развёл я руками...
На другой день, вскоре пополудни я остановился против Колизея и простоял с четверть часа, страшась подходить...
За сутки, растянувшиеся на полторы тысячелетия, щель стала шире, гораздо шире, и я с ужасом заглянул в эту маленькую пропасть...
В сумерках я вернулся со спичками - и чиркнул.
Шкатулка блеснула в глубине россыпью звёздочек! Она как будто сама заползла глубже, подальше от чужих глаз... или кто-то позаботился о ней? Префект отказался честным человеком, настоящим гражданином настоящего, ушедшего Рима... и, что удивительней всего, - тайным оптимистом.
Минули еще сутки, микроскопические в сравнении с пятнадцатью веками, но для меня несравненно более долгие, чем целое тысячелетие.
Я придумал использовать каминную кочергу в качестве сначала кирки, а потом - рычага и еще четверть часа мучился самым тяжким за всё тысячелетие приступом бессилия.
Наконец, в бездне хрустнуло, шкатулка выскочила из пятого века - и золотые монеты чеканки Феодосия, базилевса Восточной Римской Империи, раскатились по Риму века двадцатого.
Я собрал их все и пошел прочь, прихватив с собой и покорёженную серебряную шкатулку, которая и в таком состоянии могла в наши дни составить - вот каламбур! - целое состояние.
По дороге домой я думал о своих стариках и просил у них прощения. "Нет, я еще не дома, я - там. И Колизей волочится за мной, как ядро, прикованное цепью к ноге каторжника... Но подождите немного - неделю, месяц, никак не тысячелетие... Это должно кончиться, отпустить".
И через неделю, убедившись, что гуннский дух окончательно отбит и римские бездомные собаки не шарахаются от меня, поджав хвосты, я дал объявление в вечерней газете:
"Для г-жи Т-ской Екатерины Глебовны имеются важные сведения из России.
Она может осведомиться в любой из грядущих четвергов с шести до девяти пополудни по адресу..."
Ждать пришлось еще неделю.
Однажды в четверг, когда сердце, по обыкновению, уже начинало выпрыгивать из груди, а именно за пару минут до пяти пополудни, под нашими окнами возникло и замерло, продолжая как-то неуловимо скользить сквозь пространство, длинное чёрное авто.
С шофёрского места вышел человек под идеальным белым кругом фуражки и, механически обойдя эту огромную чёрную пулю, открыл заднюю дверцу.
Красивая женщина, еще не дожившая до бальзаковского возраста, вся в тёмном, возникла вовне... и, подняв взгляд, чуть рассеянно посмотрела на наши окна.
Я затаил дух и подумал: "Ныне отпущаещи..."
И с величайшим напряжением улыбнулся маме.
- Мама, ты помнишь, я говорил о возможном визите в четверг? Гость, как видно, пожаловал... Только не хлопочи. Чашки кофе довольно.
Колокольчик в прихожей брякнул, и я, сдерживая себя, неторопливо двинулся к двери.
- Вы господин Арапов?
- К вашим услугам. - Я поклонился.
Озноб пересилило жаром.
...За ней стоял, направляя в меня вольфрамовый взгляд, высокий и молодой человек в белой шофёрской фуражке.
- Марко, подожди внизу, - сказала она по-итальянски, не глядя на него.
И грациозно вступила в прихожую.
На столе, рядом с моей чашкой и неподалёку от сахарницы, лежал пакет, очень похожий на тот, что передал мне в руки полковник Чагин.
Она пристально посмотрела на пакет. Тонкие черты лица, серые глаза - и немного эмигрантской бледности... Только губы чуть-чуть, по-южному, пухлы и ласковый пушок над верхней губой. Остальное же - грациозный холод, изящество недоверия... Трудно было бы спрашивать ее о нужде и обстоятельствах... и эта чёрная сумочка, дочка роскошного чёрного авто, скользящего внизу сквозь пространство...
- Я вас внимательно слушаю, Николай Аристархович.
Вдруг я подумал, старше она меня или нет. И усмехнулся... о чем сильно пожалел. Потом пожалею еще сильней.
- Видите ли, Екатерина Глебовна, мой долг - исполнить... - От волнения чуть не выпалил разом: "последнюю волю". - Исполнить поручение Аристарха Ивановича Чагина.
Улыбка Е.Г. раскололась.
- Он... где? - спросила она, вытягиваясь в струнку.
Я тоже вытянулся, вздохнул поглубже, подумал: "Так-то лучше..."
- Екатерина Глебовна, я - печальный вестник. Аристарх Иванович Чагин ушёл из жизни на моих глазах. В Манчжурии.
Она побледнела, закрыла глаза и шепнула:
- Так далеко...
Потом я долго смотрел на поверхность кофейной тьмы, что была абсолютно гладка и недвижна. Когда я очнулся, то увидел, что лицо Е.Г. светло, и смотрит она в окно, на Рим. Потом очнулась и она.
- Извините, - бескровно улыбнулась она. - Вы его хорошо знали?
- Всего несколько дней... но самых горьких дней нашей жизни.
- Аристарх был прекрасным человеком, - сказала она, словно опять прося у меня извинения.
- Екатерина Глебовна. - Я положил руку на пакет и почувствовал себя уверенней. - Полковник перед смертью поручил мне передать вам...
- Что это? - перебила она меня и с испугом отстранилась.
Ив эту минуту я совершил самую тяжкую ошибку.
- Видите ли, это - двадцать очень древних и очень золотых ценных монет. Пусть вас не удивляет такая странная
