Расколотый берег - Питер Темпл

— Когда поеду в город, завезу их к Бонзо повидаться, — пообещал он. — Только скажи ему, чтобы своей отравой на них не брызгал.

Он подошел к матери и поцеловал ее.

— Тебе не мешало бы повидать аналитика, — сказала мать, поглаживая рукой его голову. — Не жизнь, а настоящая литания ужаса.

— Нет, просто черная полоса, — ответил он и сел в машину.

Она подошла к окну:

— Они курицу любят, у тебя есть?

— Они и против филе ничего не имеют. И потом, всякое сбитое зверье тоже хорошо идет. Пока, Сиб.

Пока он ехал домой, на западе догорала вечерняя розовая заря и ночь мягкими шагами начинала ступать по земле. На перекрестке он включил фары, и через пять минут их лучи уткнулись в темный дом и осветили мужчину с фонариком в руке, который стоял у стены и курил сигарету.

Ребб подошел к машине, открыл дверцу и выпустил собак.

— Господи, — произнес он, — подменили их, что ли?

Вне себя от радости, собаки кинулись к нему.

— Я здесь ни при чем, — ответил Кэшин, — это все мать. А я думал, ты насовсем ушел.

— Да хотел было, но там работы нет, вот и вернулся, — объяснил Ребб. — Старик уже еле ходит. Так я подумал — буду ему помогать и еще останется время у этого твоего собора поболтаться.

Они обошли вокруг дома, освещая фонариком работу Ребба.

— Поболтаться? — спросил Кэшин. — Ты это называешь «поболтаться»?

— Берн приходил, подсобил немного. Язык, правда, у него поганый, но работать он умеет, этого не отнимешь.

— А я и не знал. Память у него крепкая, это да.

— Правда, что ли?

Ребб посветил фонариком на свежую кладку стены, подошел и провел по шву пальцем.

— Помнишь, когда он привез бак для воды? Он вспомнил, что вы с ним встречались, еще когда были мальчишками. В футбол играл против вас. Против лагеря «Товарищей».

— Что-то я про такой лагерь не слышал, — отозвался Ребб и посветил фонарем на собак.

— У меня твоя фотография есть, — сказал Кэшин. — Тебе там лет двенадцать, ты стоишь, апельсин ешь.

— Никогда мне не было двенадцати, — ответил Ребб. — Пойду пирог с зайчатиной сделаю. Я опять с твоим пугачом ходил.

— С тобой там как, ничего не случилось?

Кэшину показалось, что Ребб улыбнулся.

— Я там один день всего был, — ответил он. — Кормили хреново.

— У меня отбивные есть, — сказал Кэшин. — Пойдет?

— Пойдет. Тут соседка приходила, что-то для тебя оставила. Завернула прямо как подарок.

— Вовремя, — ответил Кэшин, — давно мне подарков не дарили.

— Жизнь и так подарок, — заметил Ребб. — Каждая минута, каждый час и каждый день.

Было уже за полдень, когда Кэшин вывел собак на прогулку. Они тут же, рядом с домом, подняли зайца, — без собак те совсем осмелели. Потом, на лугу, они набрели на целую стаю. Собаки набегались так, что от усталости, вывалив языки, не закрывали пасти.

Достигнув ручья, собаки вошли в воду по холку, постояли, почесываясь, насторожились. Кэшин тоже вошел в воду по колено, в ботинках захлюпало. Он, не обращая на это внимания, направился вверх по склону, раздумывая о том, как поступить. Но не успел он ничего придумать, как увидел Хелен, спускавшуюся по склону со своей стороны.

Они встретились возле углового столбика со стороны Ребба, поздоровались. Она, казалось, похудела и выглядела даже лучше, чем он помнил.

— Устали, — сказала она, имея в виду собак. — Что ты с ними сделал?

Он сглотнул и ответил:

— Не в форме. Разжирели, бегать тяжело стало. Ничего, я их быстро в чувство приведу.

— Как ты, Джо?

— Я-то? Да ничего. Так, царапина. А потом, я ведь стойкий и никогда не жалуюсь.

Хелен покачала головой:

— Я хотела навестить тебя, но подумала… да нет, не знаю, что я подумала. Или нет, я подумала, что у тебя сейчас родные, друзья из полиции…

Собаки поднялись. Разговор был им неинтересен, хотелось поразмяться.

— Догадливая… Так и было, днем и ночью дежурили посменно — то родные, то полиция.

— Язва ты! Видел по телевизору Бобби Уолша?

— Нет.

— Он сказал, что вы с Давом заслужили медали.

— За что? За глупость? Так за нее вроде не дают.

Хелен покачала головой:

— А про курорт знаешь?

— Нет.

— Эрика Бургойн решила не продавать Файфу лагерь «Товарищей». Она передает его государству, там сделают что-то вроде заповедника. Значит, доступа к устью не будет и весь проект рухнет.

Кэшин слушал ее и вспоминал откинутое кресло в зале штаб-квартиры «Товарищей», Эрику в ее офисе, следы слез на кремовой шелковой блузке, рыдания.

— Вот и отлично, — сказал он. — Теперь можно будет сосредоточиться на выборах.

— Надеюсь, голос одного полицейского у меня уже есть.

— Смотря что еще выяснится в дальнейшем. Но ведь нам, полицейским, о политике разговаривать нельзя.

— А пить можно?

— У меня печень почти как новая. Столько недель отдыхала…

Они переглянулись, он помолчал, посмотрел на темную долину ручья, на верхушки деревьев на холме и сказал:

— Давно хочу спросить… Когда умер твой отец?

— В восемьдесят восьмом. Не вписался в поворот на дороге, через год после того, как мы закончили школу. А зачем тебе?

— Так… Он подписывал свидетельство о смерти жены Бургойна.

— Он их сотнями подписывал…

— Да.

— Ну что? Зайдем ко мне, выпьем? Я тебя даже покормлю.

— Опять готовыми пирожками?

— Кстати, в прошлый раз мы до них так и не добрались.

— Собак сначала покормлю, — ответил он, — и сразу же приду.

— Смотри, в засаду не попади.

— В засаду… Редкое слово.

— Над тобой работать и работать, — заметила она. — Знаешь, существует еще много редких слов.

Он поднялся, почувствовал, как ноги стали точно деревянные, свистом подозвал собак и оглянулся. Хелен стояла и смотрела на него.

— Домой иди! — крикнул он ей. — Домой иди, пирожки разогревай!

Он проснулся, лежа на боку. Над створками жалюзи брезжил серый свет. Рядом с собой он чувствовал ее тепло, а потом она повернулась, ее дыхание коснулось его спины, между лопатками, до спины дотронулись ее губы, она прижалась к нему и поцеловала. Мир распахнулся, начался новый день, и он почувствовал, что прощен и снова живет.

— Джо…

— Что?

— Это Кэрол Гериг. Не разбудила?

— Нет.

— Джо, это ерунда, конечно, но вот вчера выпила, и мне вспомнилась одна вещь.

— Что такое?

— В мусорном баке были обертки от шоколада. Дважды.

— Ну и что же?

— Так он не ел шоколада, — пояснила Кэрол. — Никогда в доме сладкого не держал и даже в чай сахар не клал.

— Значит, вы видели обертки от шоколада в кухне?

— Да не в кухне. В баке, на улице. Я заметила, когда мусор выбрасывала. «Марс» там и прочая ерунда.

— Может, кто-нибудь гостил?

— Нет, в те дни нет.

— Два раза, говорите?

— Ну, я запомнила два. Неинтересно, да?

Появился Ребб, он возвращался с дойки коров Дэна, по бокам его, как два телохранителя, трусили собаки, готовые защитить хозяина от любой опасности.

— Да что вы! — возразил он. — А когда это было, не припоминаете?

— Раз, помню, было после дня рождения Кирсти… так, день. Понедельник, двадцать третьего июля восемьдесят восьмого года. Точно. Да-да.

23.07.88.

— Любопытно, — сказал Кэшин. — А второй раз когда? Месяц, год. Лето, зима…

— Надо подумать.

Они попрощались, а он стоял и вспоминал девять глиняных ваз работы Бургойна, которые этот перфекционист счел достойными сохранения. На одной из них стояло число: 11.06.88.

Это что, дата изготовления? А можно перевернуть только что вылепленную вазу такого размера и нацарапать на ней дату? Или это делается позже?

Он подошел к телефону, посмотрел на него, вспомнил о верхнем этаже старого кирпичного дома в «Высотах», вспомнил, как оглянулся и заметил защелку на двери спальни.

Если пойти на холм, когда там обжигают посуду и пылает гончарная печь, то сначала ее будет слышно, а потом уже видно — послышится могучий звук вроде дрожания или ударов барабана. А за поленницей откроется раскаленно-белое жерло, отблески света на поляне, и в лицо ударит свежий морской ветер, стремительно залетая в печь.

Он набрал прямой номер. Телефон долго звонил, наконец трубку взяла Трейси и недовольно произнесла «алло».

— Это Джо, — сказал Кэшин. — Трейс, помоги мне. Пропавшие дети за июнь-июль восемьдесят восьмого. Мальчики.

— Нет, этому конца не будет! — выдохнула она.

— В этой жизни точно не будет, — согласился он.

Зимнее солнце выкатилось из-за круглого холма, над ним куда-то к краю земли неслись длинные ленты облаков, ветер шелестел по высокой траве.

За дверью подала голос сначала одна собака, за ней вторая, потом они начали лаять по очереди. Он открыл дверь, впустил их и понял, какое это счастье — они рядом, а он жив.