Риф - Валерий Игоревич Былинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, понимаю… — мягко улыбаясь, Володя смотрел на отца. Таким счастливым он давно его не видел. От отца словно исходили лучи теплого солнца, выходили из его глаз, щек, лба, подбородка.
— Па, надо успеть до захода солнца… — неуверенно напомнил сын.
— Конечно, сынок… У нас еще куча времени, минимум полчаса. Полчаса — это много даже для человека, сын.
— Да, конечно, прости, па.
Володя опустил руку, в которых держал две бутылочки, и посмотрел вперед, в просвет между двумя холмами, куда садилось огромное горячее солнце.
Вокруг было молчание, раскрашенное шорохом трав, трелями кузнечиков и вздохами ветра.
Володя отвинтил крышку на голубой бутылочке, поднес ее к лицу, втянул носом. Отец внимательно на него смотрел.
— А знаешь, чем для меня пахнет? — спросил Владимир.
Отец кивнул ему, спрашивая.
— Помнишь, когда ты был рыбаком на Тихом океане, и я приехал к тебе на неделю? И мы поехали с тобой на берег океана. И вот мы с тобой вдвоем, двое мужчин… сколько тебе тогда было? А сколько мне, двенадцать, тринадцать? Мы наплавались, вылезли на полуразрушенный пирс возле маяка, там все было в разломах, которые заполняла прозрачная морская вода — и вот мы легли рядом… Хотя нет, ты сидел и курил, свесив ноги с пирса, а я лег, замерзший как цуцик — ты любил так говорить, помнишь? — лег своей ледяной грудью цуцика на горячие камни пирса… и этот запах солнца и морской воды, и водорослей, и выброшенных на берег ракушек, вот этот запах вечности и в то же время запах жизни мира… Запах океана, вот что я чувствую сейчас в этой бутылке.
Солнце почти зашло. Отец молчал, улыбаясь. Наконец он взял голубую бутылочку, посмотрел в небо, что-то прошептал и опрокинул в себя одним движением ее содержимое.
Небо потемнело. Казалось, еще немного, и с громом и молниями хлынет тропический дождь.
А потом стало тихо как никогда. И появились солнечные лучи, робко застрекотали кузнечики, легко зашуршал ветер. Володя поднял голову, осмотрелся. Вокруг были все те же круглые, словно выдутые из-под земли пузыри-холмы, густо поросшие кустарниками и высокой травой. Из травы выступали кое-где гладкие каменные валуны. Горячее солнце опускалось за горизонт. Но ведь оно уже должно было опуститься? Что-то не так….
А где же отец?
Володя встал, оглянулся: его нигде не было.
— Папа?
Он прошелся по холму — в одну сторону, другую, несколько раз вглядывался вниз.
— Папа? — звал он. — Папа, ты где?
— Я здесь, сына, здесь! — раздался тонкий голосок. На поляну из-за куста выбежал мальчик чуть старше трех лет. В футболке, крохотных шортах и босиком.
— Папа… — глядя на него, недоуменно то ли сказал, то ли спросил Володя, — ты где…
— Здесь, сына, я здесь! — с детским акцентом тонко закричал мальчик, подбежал к его коленям, обнял их и со взрослым отчаянием заголосил:
— Там автобус, сына, автобус, бо-бо автобус там, упал, раненый, больно ему, бобо, он лежит!
— Какой автобус, сы… ты что, о чем?
— Он, автобус, упал и ударился, пойдем же быстрее, туда, туда, сына, туда, — мальчик тянул его за штанину, указывая в кусты.
Володя поддался его движению и пошел за ним, держась своей пятерней за маленькую горячую ладошку.
— Вот! — малыш ткнул пальцем на застрявший в кустах над обрывом игрушечный автобус.
Володя спустился на несколько шагов, наклонился — и вытащил автобус из кустов. Он был красного цвета, явно старой еще советской модели с отломанной дверцей и без переднего колеса.
— Автобус бо-бо, — со слезами в глазах говорил мальчик, — бобо, ему больно, его надо лечить, сына, лечить…
— Да, конечно… — Володя в задумчивости погладил автобус по царапине-ранке, — сейчас все пройдет, мы его смажем йодом, и он выздоровеет.
— Нет, он умирает, умирает, — вдруг заплакал малыш, — слышишь, сын, умирает!
— Кто? Как ты сказал?
— Сына, спаси его, автобус умирает!
— Папа, нет… как же так… ты…
— Умирает, слышишь, сынок!
— Нет, … он не умрет, я… ты не умрешь, я… — говорил он.
— Обещай, что нет, что никто никогда не умрет, обещай, сына!
— Я…
— Смерти нет? Нет ее, сыночка, нет? — глазами, полными боли и слез, смотрел на него ребенок-отец.
— Нет, папочка… нет, — мотнул Володя головой, холодея.
— Обещаешь?!
— Да… Ее нет, в самом деле нет, честно…
И ему тоже захотелось громко, космически зареветь. Но Володя сдержался, каким-то ясным отсветом своего сознания понимая, что он не может сделать это при отце.
— Папа? Ты?
— Я, сына… Автобус…
Владимир вытащил из кармана платок, будто в сомнамбуле, не отрывая глаз от ребенка, завернул автобус в платок и стал его младенчески покачивать.
— Вот, видишь, папа… — проговорил он, — все хорошо. Автобус выздоравливает, хорошо…
— Выздоравливает, сына, да?
— Конечно. Он спит. Автобусу надо поспать, видишь — у него глазки закрыты?
— Вижу, сына…
Владимир осторожно положил спящий автобус на траву, подложил ему под голову подушку из сорванных лопухов.
Малыш успокоился, сопя носом, подошел к Володе и протянул руки. Володя подхватил его, легко поднял, но замешкался, потому что никогда не держал детей на руках. Но мальчишка неожиданно ловко и уютно устроился, прижался к нему, положил голову на плечо и ткнул пальцем в небо, крича:
— Смотри, сына, смотри, там, далеко, самолетик летит!
Владимир посмотрел и увидел белый след от летящего самолета.
Только теперь он отчетливо осознал, что на его
