Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

Я увидела мысленный образ огромной головы зверя с длинными зубами, с такими клыками, каких я еще никогда не видала. Мех на голове был золотой с коричневым, красноватый с оттенками, а не полосами, скорее похожий на львиный, чем на тигриный. На меня глядели глаза, полные золотого пламени, огромная пасть раскрылась широко и завопила от досады — похоже было на крик пантеры, только на октаву ниже. Пионеры всегда принимали крик пантеры за женский вопль. Эту никто бы не принял за женщину — за мужчину, быть может. За мужчину, который испускает смертный вопль под пыткой.

Я вскрикнула в ответ, будто голова была передо мной, а не за тысячи миль отсюда. Два крика эхом отозвались мне. Натэниел зарычал на меня с пола, и во рту его показались зубы, превращающиеся на глазах в клыки. Калеб соскользнул между сидений, и глаза у него стали кошачьи, желтые. Он стал тереться щекой о мое плечо, будто оставляя пахучую метку, потом остановился и зарычал, будто коснулся этой призрачной кошки.

Джейсон не вскрикнул. Он зарычал тем низким рыком с поднятой дыбом шерстью, не охотничьим рыком, а боевым, для боя не ради добычи, а ради жизни. Так рычит волк, охраняя территорию, изгоняя захватчиков, избавляя стаю от бунтарей. Этот звук предупреждает: «Уйди или погибнешь».

И она вскрикнула в ответ, и от этого крика должна была застыть кровь у меня в жилах, прийти воспоминание о предках, жмущихся к своим костеркам и со страхом озирающих горящие глаза там, куда не достает свет пламени. Но я сейчас не мыслила как человек, и вообще словом «мысль» нельзя было назвать то, что шевелилось у меня в мозгу. Скорее я погрузилась в момент — полностью, до конца, я ощущала кожу сиденья, прижатое к ногам тело Натэниела, руки его, вцепившиеся выше, Калеба у своего плеча, его оскаленные в рыке зубы, руку Натэниела на моей руке будто она пустила корень, стала частью меня самой.

Я чуяла запах кожи Калеба, запах мыла, которым он умывался утром, страх, горьким привкусом затаившийся у него под кожей. Натэниел пошевелился, стоя на коленях, потянулся выше, и его лицо на миг наложилось на саблезубую морду. Но я слышала ванильный запах его волос, и ничего — от призрачной кошки.

Джейсон придвинулся ближе, лицо почти вплотную к моему, и стал нюхать воздух. Я чуяла мыло, шампунь, запах Джейсона — аромат, который стал означать для меня дом, как ванильный запах волос Натэниела, или дорогого одеколона Жан-Клода, или, когда-то, теплого изгиба шеи Ричарда. Не воспоминания о сексе, а как запах свежего хлеба или любимых маминых печений создают надежную атмосферу дома. Я повернулась к Калебу, чтобы коснуться носом его кожи, и под страхом, мылом и кожей от него пахло леопардом, почти неслышимый запах в человеческом виде, но он был — запах, от которого щекочет нос и покалывает кожу. Я повернулась к тяжести, прижатой к все еще горящему кресту. Заглянула в эти желтые глаза, посмотрела на эти клыки, которых нет ни у одной живой твари в наше время, и запаха у этого зверя не было.

Джейсон нюхал воздух. Его волчьи глаза встретились с моими, и я знала, что он тоже это понял.

Как вампир она пахла прохладным вечером и свежей водой и слегка — жасмином. Как оборотень она была лишена запаха, потому что ее здесь не было. Это был посыл, парапсихический посыл. В нем была сила, но он не был реальным, по-настоящему реальным, физически. Не важно, сколько в него вложено силы, — парапсихический посыл имеет ограничения в том, что он может сделать физически. Он может тебя напугать, чтобы ты выбежал в поток машин, но толкнуть не может. Он может вызвать у тебя иллюзию, чтобы ты сделал что велено, но прикоснуться к тебе без физического агента не может. Когда она была вампиром, мой крест и вера не подпускали ее ко мне. Как оборотень она не была реальной.

Натэниел в буквальном смысле вполз в ее образ, который все еще витал на уровне моей груди. И он первый сказал:

— У этого нет запаха.

— Оно не настоящее, — ответила я.

Голос Калеба прозвучал на грани рычания такого низкого, что почти больно было ушам.

— Я это чувствую. Какая-то большая кошка, как пард, но не пард.

— А запах ты чуешь? — спросил Джейсон.

Калеб понюхал воздух вдоль моего тела. В другое время я бы заметила ему, чтобы не лез слишком близко к грудям, но не сейчас. Он был таким серьезным, каким я его еще не видела, и нюхал воздух вдоль груди, почти сталкиваясь лицом с мордой этого создания зла. Потом он остановился, глядя в эти желтые глаза почти в упор, и зашипел, как любой испуганный кот.

— Я не чую, но вижу.

— Видеть еще не значит верить, — сказала я.

— Что это такое? — спросил он.

— Парапсихическая проекция, посыл, — объяснила я. — Вампир не может пробиться мимо креста, так что она попыталась сделать это в другой форме, но этот кот не путешествует так хорошо, как... она, чем бы она ни была. — Я поглядела в желтые глаза и увидела рычащую на меня огромную пасть. — Ты не пахнешь, ты не настоящая, ты только дурной сон, а у снов нет власти, кроме той, что ты сам им даешь. Я тебе не дам ничего. Вернись туда, откуда ты пришла, вернись во тьму.

И вдруг я увидела темную комнату — не угольно-черную, но будто освещенную отраженными откуда-то бликами света. В ней стояла кровать под черным шелковым покрывалом, а под ним лежал силуэт. Комната была странной формы — не квадрат, не круг, почти шестиугольник. И были в ней окна, но я знала, что они не выходят в мир. Они выходили во тьму, не рассветающую никогда, неизменную.

Меня тянуло к этой кровати, тянуло, как бывает только в кошмарах. Я не хотела смотреть, но не могла не смотреть, не хотела видеть и не могла не видеть.

Я протянула руку к сияющему черному шелку — я знала, что это шелк, потому что так он отражал свет снизу, далеко снизу из-под окон. Свет играл, и я знала, что это свет пламени. Ничего электрического никогда не касалось этой тьмы.

Мои пальцы задели шелк, и тело под простыней шевельнулось во сне, как шевелится спящий, когда видит сон, но не просыпается. В этот миг я знала, что я для нее тоже сон и на самом деле не могу стоять в ее внутреннем святилище, что как бы ни было это все реально и живо, я не могу послать себя к ней, и потянула простыню. Сны так не поступают. Но еще я знала, что все, что она сделала со мной сегодня, было сделано во сне, который длится и длится, длится так долго, что другие ее иногда считают мертвой, надеются, что она мертва, боятся, что она мертва, молятся, чтобы она оказалась мертва, если у них еще осталась смелость молиться. Кому могут молиться лишенные души?

Вздох пронесся по этой закрытой безвоздушной комнате, и с этим первым дыханием воздуха донесся шепот, первый звук, услышанный этой комнатой за многие века.