Внук Петра Великого - Олеся Шеллина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ах ты, шельма! А ну пусти, – раздался топот ног, и откуда-то сбоку повалили люди, которые, видимо, в темноте гонялись за графом, и которым даже в голову не пришло, что он метнулся обратно к постоялому двору.
Вот только карета Чернышевского оказалась гораздо ближе, чем я думал. Понятно было так же и то, что, обзаведясь весьма ценным с точки зрения всех присутствующих здесь, заложником, Чернышевский обезопасил себя гораздо лучше, чем мог представить. Во всяком случае в него никто не стрелял, боясь попасть в темноте в меня. Но преследователи сделали весьма важное дело, они отвлекли внимание графа буквально на секунду, но мне хватило, чтобы отвести немного назад руку и всадить кинжал в ничем не защищенную грудь Чернышевского, который уже успел схватить меня за шиворот, но в суете и темноте не увидел моих манипуляций с кинжалом. Лезвие вошло в плоть очень легко, мне даже показалось, что оно не встретило никакого сопротивления. Наоборот, возникло ощущение, что тело графа втянуло кинжал в себя на всю длину, остановившись лишь когда в ребра уперлась рукоять. Секунды растянулись для меня в года. Когда мы стояли друг напротив друга, словно связанные этим кинжалом, за рукоять которого я все еще держался. Мы отпустили друг друга одновременно: его рука, держащая меня за ворот камзола, разжалась и в этот же момент я выпустил из руки рукоять кинжала.
Он упал у моих ног, когда подбежал находящийся ближе Лопухин, который сразу же ощупал меня на предмет ранений, и, убедившись, что я жив и здоров, склонился над Чернышевским.
– Отличный удар, ваше высочество, прямо в сердце, – резюмировал Иван, вытаскивая кинжал из тела графа и вытирая его о одежду убитого. – Прямо между ребер, идеально, – он поцокал языком, выражая восхищение, а я чувствовал опустошенность, да еще подкатывал тошнота, то ли от осознания того, что я совершил убийство, то ли от сотрясения, все же эта уже мертвая скотина здорово меня отоварила.
– Ваше высочество, все в порядке? – я повернулся к подбежавшему Суворову.
– Как это получилось? – тихо спросил я, чувствуя, что тошнота усиливается, и еще немного и я не смогу ее сдерживать.
– Кроме графа в его комнате находились слуга и камергер, которые прибыли в Москву следом за ним, – быстро отрапортовал Суворов, прекрасно понимая, что чуть было не потерял племянника императрицы, за что они все могли лишиться не только головы. – Перед тем, как мы прибыли, Чернышевский почувствовал беспокойство и вышел, чтобы самостоятельно приказать заложить карету и проследить за тем, чтобы кучер не уснул ненароком. Он хотел выехать, не дожидаясь рассвета. В тот момент, когда мы вошли в комнату, его там не было.
– И зачем он вернулся? Только не говорите, что Чернышевский был так сильно привязан к своему камергеру.
– Разумеется, нет, – Суворов протер лицо. – Он решил рискнуть и вернуться за письмом, потому что в спешке одел не тот камзол, в полу которого было зашито письмо, но тут он увидел вас, и решил, что захватить вас будет наилучшим выходом из положения, которое стало, мягко говоря, незавидным. – Я долго смотрел на Суворова, вдыхая полной грудью все еще морозный воздух и чувствуя, как стало понемногу проясняться в голове.
– Знаете, Василий Иванович, что я попрошу у тетушки даже не дожидаясь коронации? – он отрицательно покачал головой. – Я попрошу у нее отдать под мое начало Тайную канцелярию. Будем с вами вместе придумывать и доводить до совершенства методы слежки, сбора информации, задержания преступников, которые могут оказать сопротивление. А то, судя по тем ошибкам, что вы за столь непродолжительное время совершили, вы преуспели лишь в методах дознания, да в пытках. Только вот Тайная канцелярия – это не только пытки, это гораздо, гораздо больше. Тайная канцелярия – это основа безопасности государства. Но вот, если судить по сегодняшнему, то там у вас все еще не вышли из возраста отроков, которые только и могут, что девиц по ночам из постелей вытаскивать да на дознание увозить, так что я вполне буду к месту.
– Ваше высочество… – начал было Суворов, но я перебил его.
– Сразу же после коронации я хочу услышать от вас отчет, Василий Иванович, который мы с вами вместе разберем, на тему: что вы сделали не так в этом деле о заговоре представителей чужого государства против существующей власти. И поверьте мне, вам стоит подготовить этот отчет, потому что всем нам будет чрезвычайно сложно объяснить синяки на моем лице ее величеству, а я очень сомневаюсь, что они за полтора дня, оставшихся до церемонии, сойдут, – дождавшись кивка, я забрал у ловящего каждое мое слово Лопухина кинжал и, слегка прихрамывая, из-за боли в правой ноге, хотя я даже не помню, в какой момент борьбы с Чернышевским мог ее повредить, побрел в направлении деревенской церкви. Лопухин и Криббе тут же отделились от отряда и пошли за мной. Они молчали и не о чем не спрашивали, и я был им благодарен.
Дверь в церковь была не заперта, а возле алтаря, как раз напротив престола стоял молодой священник, который глядел на нас с некоторым беспокойством и одновременно смирением. Он был так молод, что я всерьез засомневался в его сане.
– Могу я узнать, с чем вы явились в дом Господин в сей поздний час? – голос его звучал спокойно и твердо, как и положено священнику.
– С миром, отец, – я остановился недалеко от него. – Могу я узнать, имеешь ли ты право совершать обряды Господни?
– Меня рукоположил митрополит Новгородский два года уже как. Имя мое отец Михаил, – священник сделал шаг мне навстречу. – Что тревожит тебя, чадо?
– Грешен я, отец Михаил, прощение хочу получить, – я сам не знал, зачем сюда притащился. Но в этой маленькой церквушке, мне внезапно стало покойно. Когда я изучал катехизис, то в обязательном порядке посещал храмы, но огромные, великолепные сооружения, богато украшенные и невероятно пафосные не внушали мне никаких праведных чувств, я туда ходил только потому, что так было надо. а вот здесь все стало совершенно неожиданно совсем по-другому.
– Бог простит, чадо, – и он перекрестил меня. Я же, оглянувшись по сторонам, прохромал почти до алтаря и медленно опустился на колени.
