Ангел Рейха - Анита Мейсон

Через два месяца тренировок я обратилась к одному офицеру-инструктору в Рехлине, своему доброму знакомому, и спросила, нет ли у него машины, которой никто не хватился бы в течение получаса. Он предложил мне опробовать «Фоккевульф-190».

Чудесный самолет! Быстрый, проворный, покладистый. С полчаса я наслаждалась полетом и радовалась своему возвращению в строй. Я начала заходить на посадку, исполненная решимости на следующей же неделе повидаться с хирургом.

Я сделала последний разворот перед выходом на посадочную полосу.

Когда правое крыло ушло вниз и я увидела, как горизонт опрокидывается, у меня возникло жуткое ощущение, что земля подо мной поднимается и толкает меня вверх. Я старалась удерживать самолет под правильным углом и не обращать внимания на чудовищную пляску земли и неба. Приборы вели себя нормально. Все остальное словно обезумело. Заставив себя поверить показаниям приборов, я выровняла крылья, опустила закрылки и стала снижаться к посадочной полосе, которая неслась на меня, раскачиваясь и расплываясь перед глазами. Я подрулила к ангару и несколько минут сидела в кресле, обливаясь холодным потом и дрожа всем телом.

Да, мне потребуется больше времени, чем я предполагала.

Однажды в выходной в моей берлинской квартире раздался телефонный звонок. Я не ждала звонка.

Незнакомый мужской голос спросил, не я ли капитан авиации Курц, а когда я ответила утвердительно, попросил меня подождать. Пока я ждала, телефонная линия глухо молчала, словно связь прервалась. Потом она заработала так хорошо, что я услышала скрип кресла на другом конце провода.

В трубке раздался другой голос, отчетливый, но на баварский манер растягивающий гласные.

– Капитан авиации Курц? Добрый вечер.

– Добрый вечер.

– Говорит Генрих Гиммлер.

Как хорошо, наверное, знакомо ему краткое молчание, наступающее после этих слов, когда мир уходит из-под ног человека на другом конце провода, словно люк распахивается на эшафоте. Я словно воочию вижу его: он сидит с прямой спиной в своей черной форме, прижимая к уху черную трубку и чуть заметно улыбаясь довольной улыбкой человека, свято верящего в свое дело, когда произносит слова: «Говорит Генрих Гиммлер».

У меня хватило присутствия духа, чтобы сказать:

– Это большая честь для меня, герр рейхсфюрер.

– Скажите, вы полностью оправились после аварии?

– Я довольно быстро встала на ноги, благодарю вас. С вашей стороны было очень любезно прислать мне фруктовый сок.

– Не стоит благодарности. Я рад слышать, что вам лучше. Полагаю, вы снова летаете?

Интересно, кто ему доложил?

– Я делаю все возможное, чтобы вернуться к своим обязанностям.

– Страна гордится вами, капитан.

Я попыталась найти какие-нибудь слова, кроме «спасибо».

– Спасибо, – сказала я в конце концов.

– Мужество – одно из качеств, отличающих нас от низших рас, – сказал он. – Я уже давно являюсь вашим поклонником и всегда хотел познакомиться с вами лично. К сожалению, у меня практически нет свободного времени. Тем не менее вечер семнадцатого октября у меня не занят. Вы окажете мне любезность отобедать со мной?

Я отвела трубку от уха и тупо уставилась на нее.

– Вы меня слышите, капитан?

Никто не отвечает ему отказом. Никто не может ответить ему отказом.

– Это великая честь для меня, герр рейхсфюрер.

– Отлично. Моя машина заедет за вами в семь.

Его адъютант перезвонил через пять минут и спросил, не соблюдаю ли я какую-нибудь особую диету.

Человек, державший в страхе всю Германию, встретил меня на пороге скромного загородного дома. Местность казалась незнакомой. Поездка заняла много времени, и подозреваю, мы ехали кружным путем. Короткая, усыпанная щебнем дорожка, ведущая к входной двери, тянулась между густыми деревьями, но освещалась яркими фонарями. Хозяин дома страховался от неожиданных визитов непрошеных гостей.

Сухой лист, подхваченный легким ветерком, опустился на плечо его мундира. Я знала, что он будет в форме: я не видела ни одной фотографии, где он был бы в штатском. Я задавалась вопросом, как смогу я просидеть целый вечер напротив человека в перетянутом ремнями черном мундире, с «мертвой головой» на фуражке и с кинжалом. Но он был в серой полевой форме главнокомандующего войсками СС. Почему-то я не заметила разницы. Форма казалась черной.

Я же по такому случаю приоделась, нарушив свои обычно незыблемые правила. Недовольство собой усугублялось неудобством моего наряда: голубой тафтяной штуковины, которая стесняла движения рук и натирала шею. В ней я чувствовала себя нелепой и уязвимой. Непонятно почему я надеялась, что привыкну к ней с течением времени.

Чуть наклонившись, Гиммлер поднес мою руку к губам. У него были маленькие и довольно изящные руки. Виски у него были чисто выбриты, а волосы на макушке подстрижены в кружок. От этого его лицо казалось уже, чем было на самом деле. Форма его черепа не соответствовала арийскому стандарту; по слухам, это его беспокоило. В волосах у него белели чешуйки перхоти.

Он взял мое пальто и передал адъютанту, а потом провел меня в аляповато обставленную гостиную. На стенах, оклеенных узорчатыми кремово-голубыми обоями, висело множество плохо сочетающихся между собой картин и фотографий: германские пейзажи, снимки студенческой группы, спортивной команды и семьи, забранный в рамку текст, гласящий: «Готовься к войне с миром в душе», и фотография каменного столба, стоящего посреди лесной поляны. Над каминной полкой находилось главное украшение комнаты: надписанный портрет Гитлера. «Моему верному Хайни, в знак дружбы» – было наискось написано в углу.

В камине горел огонь. В комнате было тепло, даже душно. На окнах висели малиновые парчовые занавеси, не гармонирующие с оранжево-красным ковром, а диван и кресла были обтянуты дорогой тканью неприятного серовато-зеленого цвета. Куда ни глянь, повсюду теснились разные безделушки; похоже, коллекция собиралась без всякой системы. У стены стоял большой книжный шкаф, набитый книгами в кожаных переплетах, выстроенными идеально ровными рядами.

Гиммлер пододвинул мне кресло поближе к камину и спросил, чего бы я желала выпить. Я попросила чего-нибудь безалкогольного. Он пришел в восхищение.

– Как вы благоразумны! Я сам весьма воздержан по части спиртного. У меня есть нечто особенное. Минеральная вода из чехословацкого протектората: один из моих геодезистов нашел там источник.

Он вызвал звонком адъютанта, который через минуту вернулся с графином сверкающей воды и двумя бокалами на подносе.

Гиммлер наполнил бокалы. Отблески огня коротко полыхнули на толстых стеклах его очков, когда он протянул мне бокал.

– Хайль Гитлер! – сказал он.

Я вскочила на ноги.

Потом начался серьезный разговор. Он не умел болтать о пустяках, но с педантическим удовольствием демонстрировал свою эрудицию. В ответ на мой вопрос о столбе он сказал, что на фотографии запечатлен камень с руническими письменами, находящийся в норвежском лесу. А затем завел разговор о руническом алфавите и германской культуре, его создавшей.

– Ошибочно было бы полагать, что наши предки были людьми невежественными и примитивными, – сказал он. – Они знали вещи, о которых мы не имеем ни малейшего понятия.

В качестве примера он привел растения, обладающие целебными свойствами. Знание лекарственных трав по большей части утрачено, сказал он. А оно имело величайшее значение. Рейхсфюрер лично распорядился разбить сад для выращивания и изучения лекарственных растений.

Я спросила, достаточно ли времени у него остается на подобные увлечения.

– К сожалению, нет, – сказал он. – Я отдаю приказы проводить разные исследования, но сам редко нахожу время этим заниматься. Хотя позже, если вы не станете возражать, я попрошу вас посодействовать мне в одном моем небольшом хобби. На самом деле именно благодаря ему у меня и появился этот дом, моя маленькая слабость.

– Ваше хобби связано с вашей работой, герр Гиммлер?

– Должен признаться, да. Все, что я делаю, так или иначе связано с моей работой. Но такой уж я человек. Я ко всему отношусь очень серьезно. Но у меня есть несколько любимых проектов.

– А где находится ваш сад лекарственных растений, герр Гиммлер?

– В местечке под названием Аушвиц. Вряд ли вы о таком слышали.

Я не слышала. Мы перешли в столовую.

За супом Гиммлер расспрашивал меня о работе.

– Вы верите, что смелость есть свойство, обусловленное генетически? – спросил он.

– Я об этом не думала.

– Это мужское качество.

– Оно присуще и женщинам.

– Да, но у женщин смелость связана с такими вещами, как защита потомства. Она ограничена. – Он бросил на меня взгляд. – Вы считаете себя аномальной?

– Нет, не считаю. – Я постаралась не выдать своего потрясения.

– Вероятно, я употребил неверное слово. Я привык мыслить научными терминами, а такой язык не всегда уместен.