Сыны Перуна - Сергей Жоголь

— Все на стены, к оружию, трубить сигнал к бою! — что было сил прокричал Иларий. — Отправить гонца к Пелию Маркелу, они снова идут на штурм.

Осаждающие тут же засуетились, прозвучали сигнальные трубы, и на стенах задымили костры, на которых разогревали котлы со смолой, чтобы опрокидывать её на головы нападавших. Мимо Илария пробежал тот самый молодой солдат, который недавно сам пытался зашить разошедшуюся рану на ноге. Рана кровоточила, и парень, поскользнувшись на собственной крови, стекавшей прямо на сандалии, чуть было не сшиб Илария с ног.

— Не успел до конца зашить, теперь снова разойдется, — виновато пожав плечами, произнес молодой солдат, глядя на своего нового начальника.

Руки его дрожали, а лицо было покрыто мертвенной бледностью.

«Много крови потерял, а может быть, просто от страха», — глядя на осунувшееся и обескровленное лицо парня, подумал Иларий.

— Как твоё имя, воин? — твердым голосом задал вопрос Иларий.

— Ермий Кибела, мой господин, пентарх шестой контубернии, второй центурии[67], — молодой воин весь вытянулся перед своим командиром, ожидая, что тот станет его ругать за проявленную неловкость.

— Приказываю тебе спуститься вниз и как следует перевязать свою рану, — если ты этого не сделаешь, то истечёшь кровью до того, как эти варвары подойдут к стенам города.

— А как же команда «К бою», всем же приказано оборонять стены? — в глазах юноши появилось недоумение.

— Я твой командир, и я отдаю тебе приказы, — Иларий с улыбкой похлопал солдата по плечу. — Не волнуйся, они начнут атаку не раньше чем через полчаса, так что ты ещё успеешь вернуться на стену. Ступай вниз, Ермий Кибела, мне нужны здоровые солдаты, обещаю, что мы оставим тебе парочку варваров, чтобы ты смог с ними сразиться.

— Я скоро, мой командир, обработаю ногу и вернусь к вам, не сомневайтесь, — радость и гордость можно было прочесть на лице раненого солдата. — Не забывай про своё обещание, дунгарий. Я имею в виду то, что ты сказал про парочку варваров, — и Ермий Кибела бросился выполнять приказ.

«Совсем мальчишка, а настоящий герой», — подумал про себя Иларий и вновь устремил свой взгляд туда, откуда надвигались ровные шеренги атакующих.

Атака прервалась внезапно, не успев начаться.

8

Посланца Императора Льва Иларий смог увидеть лишь с высоты городской стены. Он подъехал к воротам в сопровождении десятка императорских гвардейцев и двух десятков русов и именем императора потребовал впустить его в город. Всё это случилось сразу после того, как армия киевского князя, так и не начав атаку, внезапно отступила от города, озадачив тем самым всех защитников Аркадиополиса. Не оставляя своего поста, Иларий вместе со своими воинами не покидал крепостной стены на протяжении всего времени, когда кавалькада, состоящая из императорского посла и сопровождавшей его свиты, проследовала в главную ратушу города. Здесь послов принял сам Пелий Маркел. Гордый турмах, заменивший умирающего стратига, оправился от своей раны, полученной им в самом начале осады, и теперь ждал известий из Константинополя. Встреча послов проходила при закрытых дверях, и когда наконец-то ворота ратуши отворились и глашатай, вышедший из них, во всеуслышание объявил жителям города, что между Византией и князем русов заключен мир, радости защитников города не было предела.

Весть об окончании боевых действий мгновенно разнеслась по всему городу. Жители кварталов, солдаты, стража, беженцы, накануне осады наводнившие город, ликовали, пели песни, плясали от радости, у многих из глаз лились горячие слезы счастья. Они выжили, выжили в этой битве и уже неважно, какой ценой. А цена получилась немалой.

По двенадцать гривен серебром должны выплатить ромеи каждому воину Олега, отдельная подать на всех князей и воевод, купечество из Киевских и других земель славянских беспошлинно может торговать на рынках Константинополя — Царьграда. Собрать в обратный путь пообещали греки и оснастить новыми парусами весь флот русов, и четыре года выплачивать в пользу самого князя дань немалую. Такова была цена за мир, который выпросили ромеи у свирепых русов-захватчиков. Но и это еще не всё. В знак своей победы повелел князь, прибить щит свой над северными вратами византийской столицы, в знак победы своей и как гарантию мира между греками и Русью.

— Мечом я вас побил, а теперь щит мой вас хранить будет. Пусть висит он над вашими вратами северными в знак того, что Русь Великая с севера вас от ворогов и других напастей беречь станет, — заявил князь Олег ромейскому Императору. — Будут земли ваши отныне под моим щитом, и под защитой наших мечей и богов наших. Жить вам долго отныне под эгидой Перуна и Велеса, а народам нашим не помнить зла да обид, друг другу принесенных. Вот вам слово мое и людей моих.

Подписал сам князь договор, и другие воеводы тоже: князь тиверский Кареслав и брат его княжич Раду, варяги Вельмуд, и Стемид, и Труар, Гудим — воевода перьяславльский, нурман Фрейлаф и другие великие мужи народа русского. Поклялись они оружием своим и богами своими впредь не чинить бед грекам, а жить с ними по закону и по совести, в мире и согласии.

Иларий спешил туда, где перед боем оставил умирающего стратига Фоку, он спешил к человеку, возвысившему его самого и спасшего от поражения столицу Фракии. Но не смог Иларий донести свою радостную весть по назначению. Великий полководец, чьи потомки ещё не раз прославят силу византийского оружия, лежал на своем ложе в объятиях верного слуги, не покинувшего своего господина в его последнюю минуту. Когда Иларий вошел в залу, Анисим сидел у смертного ложа хозяина, и его слезы падали на холодное тело мертвеца.

Глава третья

1

Снег хрустел под крепкими копытами коней, а широкие полозья, утопая в белом пушистом ковре, легко скользили по проторенной тропе, изредка подпрыгивая на ухабах. Лошади храпели и трясли гривами, таща за собой навьюченные тяжелым грузом сани. Густой пар поднимался над лошадиными спинами и тут же растворялся в морозном воздухе. Снег искрился и блестел так, что щипало глаза, и от этого блеска хотелось зажмуриться и провалиться в неведомую, далёкую пустоту, помечтать, вспомнить что-то светлое, доброе, полное грёз и простого человеческого счастья. Когда под тобой верный конь, когда чувствуешь во всём теле силу, и на сердце у тебя легко, потому что знаешь: там далеко-далеко у тебя есть родной дом, где тебя любят и ждут. Душа радуется, поёт, словно рвется наружу, чтобы лететь вперёд и всё тебе нипочём, всё в радость.

Радмир слегка пришпорил коня, обогнал несколько возов с поклажей и поравнялся с Вельмудом.

— Торопишься? Понимаю, — со знанием дела промолвил седовласый варяг. — Когда ребёночка-то ждёте?

— Да вот уж со дня на день должен появиться. Бабка-повитуха была, предсказала, аккурат в середине февраля должен родиться, говорила, что мальчик будет, — с улыбкой ответил воеводе Радмир. — Люди сказывают, бабка эта никогда не ошибается. Как скажет, так и будет. День в день угадывает.

— Ну, мальчик — это хорошо, богатырём вырастет, будет смена тебе и радость матери. Вон уж за тем холмом лесок, а за ним уж и земли киевские. Так что недолго тебе ждать осталось, скоро дома будем.

— Дома-то дома, да только пока весь груз приказчикам сдадим, пересчитаем да оценим, немало времечка пройдет. До ночи бы управиться, вон тут всего сколько, только шкур одних звериных, пожалуй, шесть возов будет, а железа, да зерна, да другого добра, видимо-невидимо. Да, попотеем ещё, пока к своим-то попадем, — с грустью покачал головой Радмир.

— Да неужто я тебя всё считать заставлю, вон народу то сколько, сам я за всем присмотрю, да прослежу, — усмехаясь в усы, пробасил Вельмуд. — А ты уж беги к себе во двор, к своей любушке, может, уж разродилась она. А меня моя старушка-жена как-нибудь уж подождет. Она уж своё отрожала, трое у меня ребятушек, да все парни, уж своих детей нянчат.

— Ну, благодарствуй за такое дело, воевода. Порадовал ты меня, значит, как приедем, поспешу я к себе, уж больно не терпится узнать, как там моя Милослава, — и Радмир, вновь пришпорив коня, умчался в хвост обоза, где несколько саней почему-то остановились.

— Ух, горячая кровь, не молодой уж, а волнуется, как зелёный малец, как да что. Да и ребёнок-то у него не первый, дочке-то уж, поди, три годика аль четыре, а всё как первый раз. Да, вот оно дело какое — любовь, — и суровый варяг, стянув рукавицу, потёр грубой ладонью свою покрытую щетиной квадратную челюсть.

Снова надев рукавицу, Вельмуд поднял руку над глазами, прикрываясь от яркого солнца. Радмир подъехал к отставшим повозкам и что-то крикнул кучеру. Мужик тут же забегал, засуетился и буквально через пару минут вскочил в сани и хлестнул вожжёй своих лошадок. Отставшая часть обоза нагоняла тех, кто вырвался вперёд.