Мои собаки - Леонид Сергеев

— Ну, дед, не знаю… — «лиловый нос» почесал затылок. — Мне ж за это того… Влетит… Ежели только с начальством поделиться…

Он открыл клетку и выпустил дворняжек, а мне пробубнил:

— Зря, дед, стараешься… Их все одно отловят.

Выскочив из подвала, дворняжки понеслись по шоссе в сторону дальних поселков, и я подумал: «Может быть, судьба смилуется над ними, и их больше не поймают, ведь теперь они будут осмотрительней и постараются спрятаться, завидев зеленый фургон».

Мы с Вовой подошли к машине, и он запрыгнул к Альме на заднее сиденье, чмокнул ее в ухо, а когда я сел за руль, положил мне лапу на плечо и пробасил: — Я знал, что вы не оставите меня в беде…

Весь путь до поселка Вова с Альмой не отрывали взгляда друг от друга.

Но, ребята, в жизни все рядом: радость и печаль, смех и слезы, счастье и несчастье. Особенно мы это почувствовали осенью, когда в очередной раз приехали в поселок. Альма, Маркиза и я. Осень была необыкновенно яркой. В поселке на деревьях зеленые листья соседствовали с красными и даже с бордовыми. Представляете, это буйство цвета?! И вот в эти красочные дни мы узнали, какие события произошли в наше отсутствие.

Рахманов все-таки перелетел водохранилище и, разбросав листовки над особняками, благополучно вернулся в поселок, даже приземлился на своем участке.

Нежданова перевели на другой приход в Спасскую церковь Солнечногорска, но он по-прежнему приезжал на велосипеде к Рахманову.

А вот Вова, наш дорогой Вова, погиб. В тот день он, как обычно сидел на берегу водохранилища и вдруг увидел тонущего мальчишку, и бросился его спасать. Он проплыл метров двадцать, как в него, на полном ходу, врезался гидроцикл. Все произошло нелепо. Во-первых, мальчишка и не тонул вовсе, а дурачился — вскидывал руки и переворачивался в воде. На пляже было много отдыхающих, но они сразу поняли, что к чему. А простодушный, доверчивый Вова бросился на выручку. Во-вторых, парень на гидроцикле ехал задом наперед, «демонстрировал класс» девушкам на пляже. Этот лихач и сбил нашего Вову. Его похоронили где-то на берегу, где именно никто из поселковых не знал.

Гибель Вовы стала для нас с Альмой большой потерей. Думаю, вы, ребята, догадываетесь, как мы переживали. Альма ежедневно украдкой плакала, у меня настроение было — хуже нельзя придумать. Даже Маркиза припечалилась. Что и говорить, Вова для нас был почти родным. Короче, в ту осень все краски для нас сразу пожухли.

Считается, что время все лечит. Но я знаю точно, что это не так. В моей жизни было немало потерь, от которых до сих пор щемит сердце. И что странно, эти потери напоминают о себе именно в тот момент, когда у меня все складывается неплохо. Вероятно, нечто подобное происходило и у Альмы после гибели Вовы. Во всяком случае, я не раз замечал, как она, развеселившись, вдруг впадала в какую-то затаенную грусть.

Глава тридцать четвертая. Театральная студия

На следующий год мы с Альмой и Маркизой приехали на дачу в начале июня. Только въехали на участок, как прибежали Гришка с Мишкой — помогать разгружать машину. Пока носили вещи, Гришка хвастался:

— Дядь Лень, мне отец обещал купить прикольный квадроцикл. Вот погоняем с Мишкой!

— А мы с бабушкой недавно ходили в наш Дом Культуры, — говорил Мишка. — Смотрели представление. «Сказку про Емелю». Ох и посмеялся я!.. Дядь Лень, там висит объявление, что открывается «Собачий театр». Записывают всех, кто хочет. Запишите Альму, ведь она любит танцевать.

Услышав Мишкино сообщение, Альма вопросительно посмотрела на меня и протянула: — Я с удовольствием выступала бы в таком театре.

Руководила театральной студией молодая, энергичная Анна Калугина. Она крепко пожала мне руку, Альму потрепала по холке и сразу вдохновенно рассказала, что уже два года ведет детскую театральную студию, но решила осуществить свою «пламенную мечту» — создать театр, где ребята будут играть вместе с собаками, поскольку «собаки естественней и искренней, чем люди».

— …У меня дома очень одаренная лайка, интеллектуал Сократ, а у соседки даровитый пудель Филя, — торопливо говорила Анна. — И у вашей собачки хорошие внешние данные и талантливая мордочка. Чувствуется, она интеллектуалка. Наверняка, ее душа тянется к сцене. У нас подбирается отличная труппа…

Все это Анна выпалила азартно, поводя в воздухе рукой и пританцовывая, энергия от нее брызгала, как шампанское из бутылки. Я сразу понял, что у нее горячее сердце и был уверен — она осуществит свою «пламенную мечту».

— До студии я работала наездницей в цирке, — продолжала Анна. — Животные в цирке — это ужасно. Я постоянно была в шоке. Несчастные животные всю жизнь проводят в клетках. Англичане запретили выступать в Англии циркам с животными. И правильно сделали… Надо запретить все клетки и в зоопарках. Только вольеры… Ну вот, а после цирка я работаю здесь. Как вам сказала, веду детскую студию. И решила создать «Собачий театр». Вернее, у меня в одном спектакле будут играть и дети, и собаки. Это необычный большой проект. Все будут в шоке. Но. Как вы понимаете, успех большого дела зависит от множества мелочей. То есть, нам придется много репетировать, трудиться не покладая рук и лап.

Нам с Альмой понравилась Анна. С того дня два раза в неделю я подвозил свою «актрисулю» к Дому Культуры; она бежала на занятие, я, в ожидании пока она освободится, копался в машине (в ней вечно что-нибудь барахлило) или почитывал в сквере «Истринские вести». Иногда тайно, чтобы не мешать «творческому процессу», через чуть приоткрытую дверь, вместе с хозяевами собак, наблюдал за Анной и ее учениками. Что я заметил? Все ученики (и дети, и собаки) смотрели на своего преподавателя, как на бога, просто пожирали ее глазами и слушали, разинув рты и пасти.

Но что поражало, так это необычный стиль работы Анны. Во-первых, репетируя, она невероятно заводилась — прямо сжигала себя. И, естественно, опаляла своих подопечных — те тоже заводились и проявляли все лучшее, что в них было заложено. Во-вторых, Анна почему-то особенно придирчиво относилась к способным ученикам, часто даже отчитывала их за малейшие промахи. Даже не щадила своего «одаренного» Сократа и «даровитого» Филю своей соседки, и моей «талантливой» Альмы. А вот менее способных учеников всячески нахваливала. Стоило какой-нибудь, туго соображающей, собаке выполнить пустяковое задание, как от Анны слышалось:

— Умничка! Все замечательно и удивительно! Бесподобно и восхитительно!

Вначале меня удивлял такой несправедливый подход к ученикам, но потом понял, что к талантливым и надо относиться с повышенными требованиями. Как говориться, кому много дано, с того и больший спрос. И, вообще, строгость и резкость оправданы, если они для пользы дела. Это касается и собак, и детей. А у взрослых даже грубость простительна, если за ней стоит правота. Другое дело — слабые ученики. Для них выполнение и пустяковых заданий стоит немалых усилий, и потому их надо всячески поощрять.

Позднее это подтвердила и сама Анна. Как-то после занятий она распекала своего Сократа за лень, несобранность, за то, что он постоянно пялится на Альму и забывает, что ему надо делать в тот или иной момент. Сократ слушал Анну, кивал после каждого ее слова, виновато вилял хвостом, но продолжал зыркать в сторону Альмы.

— Он исправится, — вступился я за Сократа.

— Посмотрим, — вздохнула Анна. — У талантливых часто сложные характеры. С ними нелегко. Приходиться быть строгой. Сократ одаренный, умный, но жутко упрямый. Я прямо измучилась с ним… А слабых учеников я поддерживаю. Вон, смотрите, сестры Жучка и Жулька, — она показала на двух дворняжек, бегающих за Домом Культуры. — Они живут у гаражей. Здесь, на сцене многого не понимают, но как стараются! Нельзя от животного требовать больше, чем оно может дать.

— И от человека тоже, — вставил я.

— Разумеется, — улыбнулась Анна.

На первых же занятиях Альма показала себя исполнительной, прилежной ученицей. Анна не могла на нее нарадоваться.

— Я в шоке, — говорила мне. — У Альмы явный актерский талант. Ее пластика, мимическое и вокальное дарование завораживают. У нее все получается замечательно и удивительно! Бесподобно и восхитительно!

Но давно подмечено, чем талантливей человек, тем больше у него завистников. Тем более в театре, который некоторые актеры называют «террариумом единомышленников». В «Собачьем театре» у Альмы тоже нашлась завистница. Одна из дворовых сестер Жулька вначале только копировала «балетную» походку Альмы, но однажды на глазах у всех «артистов» подсыпала песок в тапочки моей подружки, после чего Анна устроила Жульке показательную взбучку:

— Ах ты, зловредная бестия! Как ты можешь так мерзко поступать?! Еще раз такое устроишь, отчислю из театра!

Жулька поджала хвост, завалилась на спину, показывая, что полностью признает свою вину, и плаксиво пропищала: — Альма прости, я больше не буду.