Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - Люсьен Лаказ

Однако есть и другие версии исчезновения капитана Бернара, и боюсь, что полной правды об этой темной истории мы так и не узнаем никогда.

Глава 17. Конец бури

Спокойная жизнь в Швейцарии внезапно закончилась для меня после второй тревоги. О ней мне снова сообщил Мюллер.

— В этот раз они уже знают, кто ты на самом деле. Именно так! Разве не ты передал кое-кому фотографию твоих детишек?

Совершенно верно, я поручил Кэти во время ее миссии навестить моего бухгалтера Филиппа, интернированного, но свободно проживавшего в районе Ульма. А чтобы она могла доказать ему, что послал ее именно я, дал ей эту фотографию.

— Итак, — продолжал Мюллер, — немцы нашли эту фотографию у Кэти, но все, что они смогли от нее узнать, так это то, что ты, возможно, родом из Эльзаса или Лотарингии и отец троих детей. Ну, и как ты думаешь, что они придумали? Они напечатали сотни экземпляров этой фотографии и отправились по деревням Эльзаса и Лотарингии, спрашивая местных жителей, чьи это дети. Наконец, немцы смогли идентифицировать человека, который послал к ним красавицу Кэти, и сообщили твои данные швейцарским властям. Конечно, все это я узнал от моего друга полицейского. На этот раз дело серьезное, хотя они еще не знают, кто такой коммерческий представитель Луи Тибо. Но за этим дело не станет. Время не ждет, нужно бежать.

Я попросил немного времени, чтобы собрать свои чемоданы, и мы договорились, что Рамюзо заберет меня в тот же день.

После трех или четырех дней, которые я провел в М…куре, майор решил направить меня в Н., откуда я мог перейти в Швейцарию всякий раз, когда это было нужно.

Это было настоящее наслаждение, капуанская нега! На календаре — апрель 1918 года, восхитительная весна, когда расцветала первая сирень, и молодые зеленые листья на всех кустах дрожали от теплого ветра.

Я за небольшую плату снял маленькую, простую, но удобную виллу на въезде в поселок. Маленький сад был полон цветов, а с веранды, выходящей на юг, можно было видеть Монблан.

Вначале я ограничивался тем, что выезжал в Швейцарию только в том случае, если кто-то из моих клиентов вызывал меня с помощью условного объявления. Потом моя жизнь постепенно вернулась в привычное русло, и большую часть времени я проводил по «ту» сторону границы, чем по «эту».

Это было уже мое третье «рождение» и теперь в моих документах стояло имя Луи Монье, родившегося в Версале. Режим Клемансо создал столько препятствий на пути свободного пересечения границы жителями приграничных районов, но жители Женевы напротив максимально этому благоприятствовали, старательно делая вид, что якобы провели нейтрализацию деревень, соседствующих с их городом.

Таким образом, французский пограничный комиссар предложил мне удостоверение жителя пограничной зоны со специальной отметкой, гарантировавшей мне благосклонное внимание со стороны французских таможенников и жандармов. Я из последних сил отвергал эту милость, которая, несомненно, вызвала бы подозрения у тех, кто охранял границу со швейцарской стороны.

Обычно я переходил границу тайком, что давало мне возможность небольшой чудесной прогулки, причем идти в Швейцарию было приятнее, чем возвращаться, потому что на обратном пути мне приходилось взбираться по довольно крутому склону. За границей почти не наблюдали со швейцарской стороны и совсем не охраняли с нашей, потому переходить ее было просто.

В Швейцарии я избегал гостиниц, это было нетрудно, потому что я останавливался у надежных друзей в Невшателе, Лозанне, Базеле, Люцерне и Цюрихе. Если я временами беспокоил их, то приношу свои извинения, но какой священник сможет сохранить сдержанность и благоразумие на службе своей религии?

За это время мне поступили два тревожных сообщения, и одно из них было самого худшего сорта.

Один агент, завербованный другой службой, совершенно независимой от нашей, не вернулся из Германии. Так как это была его первая поездка, меня попросили провести его в Швейцарию. Тогда меня поразила его ужасно низкая подготовка, и я предчувствовал, что все это добром не кончится.

Спустя некоторое время мне пришлось заняться еще одной женщиной, которая тоже больше не вернулась. А нынешний случай был уже третьим по счету — за один месяц!

Тут же руководитель этой службы вызвал меня к себе для объяснений. Он занимал виллу, достаточно удаленную от границы, и малоприятная поездка к нему еще более ухудшила мое и без того нерадостное настроение. Я не чувствовал за собой вины и полагал, что меня не сместят с моей должности. Этому господину я объяснил, что действовал только потому, что он просил меня об услугах, но не считаю себя ни в коей мере ответственным за то, что было дальше.

— О, все не так просто, — сказал он мне. — Сами посудите, исчезло три агента, и обо всех троих знали вы. Если была утечка информации, то точно не у меня.

По воле случая, когда я ужинал в Бельгарде, я увидел Мюллера, входившего в буфет, как всегда элегантного и в хорошем настроении. Он подсел за мой столик, и я рассказал ему о том, что меня тревожило.

— Понимаешь, — добавил я, — выходит так, что именно я продал их, этих троих бедняг. Их шеф утверждает, что они были абсолютно неизвестны другим агентам его службы.

— Гляди-ка! — воскликнул Мюллер, — вот это как раз меня бы сильно удивило, потому что система «герметичных переборок», как ты ее называешь, применяется на самом деле только в М…куре. Знаешь что? Мы поедем туда вместе.

— Ах, нет, я им и так сыт по горло!

— Да нет, — сказал Мюллер и провел рукой по моей спине, как всадник, успокаивающий лошадь. — Нет, я повезу тебя в машине. За ночь мы подъедем к этой милой захолустной вилле, и на следующее утро наша совесть будет чиста. Я знаю этого господина.

Это был человек в точности как сам Мюллер; его с открытой душой принимали во всех наших организациях, он оказывал услуги всему миру. От Парижа до границы и до Швейцарии не было ни одной «шпионской конторы», как он говорил, не исключая постов «Интеллидженс Сервис», которая не имела бы с ним дела. Майор Саже, пожалуй, был единственным руководителем разведотдела, который никогда не принимал его в своем бюро, хотя время от времени недолго встречался с ним на границе.

Я вспомнил, что подозрительный как мы все, посвятившие себя этой странной среде, где мысль о предательстве стала постепенно нашей навязчивой идеей, с убежденностью, что мы двигаемся по минному полю, я порой говорил себе: — Все равно, если бы этот чертов Мюллер захотел бы, если только у него такой длинный язык, если Марта действительно вскружила ему голову, какой вред он мог бы нам причинить!