Поправки - Джонатан Франзен

Альфред боязливо покосился на белый нордический каркас деревянной койки по ту сторону ржаво-оранжевого ковра. Инид спала как мертвая.

И вода шепчет в десятках тысяч труб.

И дрожь, он догадался, откуда идет эта дрожь. От машинных установок, ведь, когда строят роскошный круизный лайнер, стараются приглушить или замаскировать звуки машин, один за другим, вплоть до самых низких частот, воспринимаемых слухом, а то и еще ниже, однако свести их к нулю невозможно. Остается инфразвук, дрожь на частоте в два герца, неуничтожимый остаток, осадок молчания, навязанного могучему организму.

Маленький зверек, мышка, шмыгнул среди густых теней в изножье койки Инид. На миг Альфреду почудилось, будто весь пол распадается на множество подвижных корпускул. Потом мыши опять слились в одну наглую мышь, отвратительную мышь, мягкие шарики помета, привычка грызть все подряд, назойливый писк…

– Задница, задница! – насмехался незваный гость, выступая из тьмы в прикроватный сумрак.

С ужасом Альфред признал гостя, разглядел характерные очертания, почуял гнилостный кишечный запах. Это не мышь. Это какашка.

– Проблемы с недержанием, ха-ха! – сказала какашка. Какашка-социопат, вырвавшаяся на волю, вдобавок болтливая. Впервые она заявилась к Альфреду прошлой ночью и до такой степени напугала его, что лишь помощь Инид, вовремя включенный свет и ласковое прикосновение жены к плечу предотвратили катастрофу.

– Уходи! – решительно приказал Альфред.

Но какашка вскарабкалась на чистую постель «Нордик-плежелайнз», развалилась на простынях, точно кусок мягкого сыра – бри или слоистого вонючего козьего.

– И не надейся, приятель, – заявила она и разразилась смехом, буйным приступом пуканья.

Страх, что эта мерзость займет его подушку, был воспринят как приглашение: вот она, размякла на подушке, поблескивает от удовольствия.

– Пшла, пшла! – Альфред вниз головой вывалился из постели, ударившись локтем о ковровый настил.

– Ни за что, Хосе, – сказала какашка. – Сперва мне нужно попасть к тебе в штаны.

– Нет!

– Непременно, приятель! К тебе в штаны, а оттуда на обивку. Все перемажу, везде оставлю след. Ух и вонища будет!

– Почему?! Почему?! Зачем тебе это?

– Потому, что мне так хочется, – проквакала какашка. – Такова моя природа. Чтоб я считалась с чужими удобствами? Прыгала в туалет, чтобы пощадить чьи-то чувства? Это по твоей части, приятель. Это у тебя все комлем вперед. И где ты очутился?

– Другим людям не помешало бы побольше щепетильности…

– Тебе бы ее поменьше! Вот я лично противник всяческих запретов. Чувствуешь позыв – дай ему волю. Хочешь – бери! Всяк должен ставить свои интересы на первое место.

– Цивилизация держится на самоограничении, – возразил Альфред.

– Цивилизация?! Тоже мне ценность! Что она для меня сделала? Спускала в унитаз! Обращалась со мной, как с дерьмом!

– Но ты и есть дерьмо! – вставил Альфред в надежде убедить какашку. – Для того и придумали туалет!

– Кого это ты называешь дерьмом, задница?! У меня не меньше прав, чем у любого другого, ясно? Право на жизнь, свободу и срамные части[52] – ведь так сказано в Конституции Соединенных Штанов?

– Нет, не так, – возразил Альфред, – во-первых, в Декларации независимости…

– Старая пожелтевшая бумажонка! Дерьмо крысиное, конституция-декларация, какое мне дело! Тугозадые вроде тебя так и норовили каждое мое слово на хрен исправить, с тех пор как я вот такусенькой была. И ты, и страдающие запором педагоги-фашисты, и нацистские копы! По мне, так хоть на туалетной бумаге свою декларацию печатайте, мать ее так! Сказано: свободная страна, я тут в большинстве, а ты, приятель, в меньшинстве. Так что хрен тебе!

Голос и манеры какашки казались до странности знакомыми, но Альфред никак не мог вспомнить откуда. Какашка извивалась и сворачивалась клубком на его подушке, по наволочке расползалась маслянистая зеленовато-коричневая пленка с мелкими комочками и нитями; там, где ткань смялась, оставались белые ямки и морщины. Лежа на полу возле койки, Альфред прикрыл руками нос и рот, чтобы спастись от вони и ужаса. Но какашка уже взбегала вверх по штанине его пижамы. Щекочущие мышиные лапки.

– Инид! – во весь голос завопил Альфред. Эта дрянь уже возле бедра. С трудом согнув утратившие гибкость колени, подцепив непослушными пальцами резинку пижамных штанов, Альфред приспустил штаны, – может, какашка запутается в ткани. Внезапно его осенило: это – беглый преступник, отброс человечества, которому место в тюрьме. Вот для чего нужна тюрьма: для людей, которые вообразили, будто правила устанавливают они сами, а не общество. А кого не пугает тюрьма, того казнить! Казнить! Ярость придала Альфреду силы, он скинул пижамные штаны на пол, трясущимися ладонями прижал этот ком к ковру, долго колотил по нему руками, а потом запихал поглубже меж тугим матрасом «Нордик» и упругими пружинами «Нордик».

Он стоял на коленях, переводя дыхание, в пижамной куртке и памперсе для взрослых.

А Инид знай себе спит. Нынче она особенно похожа на героиню волшебной сказки.

– Фа-бла-бла! – затрубила какашка. Она выбралась из-под матраса и висела возле окантованной гравюры с видом на набережную Осло – словно кто-то пришлепнул ее к стене.

– Ах ты, тварь! – возмутился Альфред. – Твое место в тюрьме!

Вереща от смеха, какашка медленно-медленно сползала вниз по стене. Липкие ложноножки вот-вот стекут на простыню.

– Сдается мне, – заговорила эта мерзость, – что анально-ретентивные типы вроде тебя готовы всех подряд засадить за решетку. Взять, к примеру, маленьких детей – слышь, парень, они же сталкивают с полок ваши цацки, роняют еду на ковер, орут в театре, писают мимо горшка! В камеру их! А как насчет полинезийцев? Нанесут в дом песка, перемажут мебель рыбьим жиром, а курочки, только поспели, вываливают титьки наружу – за решетку их! И раз уж на то пошло, как насчет ребят от десяти до двадцати, как насчет паскудных подростков, подумай, какая наглость, совершенно не умеют сдерживать себя! А негры? Больная мозоль, да, Фред? Слышишь буйные вопли, неграмотную речь, чуешь запах крепкого пива, и обильного пота, и перхоти, а уж эти пляски, да гулянки, да воркующие певцы – ни дать ни взять известные части тела, увлажненные слюной и тайными соками: к чему вообще тюрьма, если не для негра? А уроженцы Карибских островов, с косячками, и пузатыми детьми, и чуть ли не каждодневным барбекю, где кишат разносимые крысами вирусы, и приторными напитками, на дне которых свиная кровь! Заприте за ними дверь камеры и проглотите ключ! А китайцы, слышь, их жуткие овощи со странными названиями, словно выращенные в огороде вибраторы, которые забыли помыть после употребления, «один долла, один долла», в еду употребляют склизких карпов и ощипанных заживо певчих птичек, и этот, как его, суп из щенят, клецки из о-бедной-киски и младенцев женского пола, и свиную кишку, то есть непосредственно анус порося, вот уж есть что пожевать, чем похрустеть, да уж, китаезы выложат денежки, чтобы съесть свиное дерьмо! Может, ахнем атомную бомбу на весь миллиард с хвостиком? Очистим эту часть мира раз и навсегда! Да, кстати, не забудем про женщин, всех чохом: куда бы ни пошли, за ними тянется шлейф из клинексов и тампаксов. И еше пропахшие медицинскими лубрикантами извращенцы, и средиземноморцы с их бачками и чесноком, французы с их подтяжками и вонючими сырами, и ваши придурки, синие воротнички, гоняют на форсированных движках и рыгают, напившись пива, и евреи – обрезанная крайняя плоть, фаршированная рыба, дерьмо маринованное, и богачи-паразиты, хозяева гоночных яхт, дерьмовых лошадей для поло и дорогущих уродских сигар. Забавно, Альфред: выходит, в твоей тюрьме сидеть всем, кроме северян-европейцев мужского пола и среднего класса. И ты ополчился на меня за то, что я хочу, чтобы все было по-моему?

– Как же заставить тебя уйти? – взмолился Альфред.

– Расслабь старый сфинктер, приятель. Выпусти добро на волю!

– Ни за что!

– Стоит, пожалуй, наведаться в твой туалетный несессер. Капелька поноса на зубной щетке. Пара симпатичных шариков в креме для бритья – и завтра ты взобьешь густую коричневую пену…

– Инид! – с трудом выговорил Альфред, не спуская глаз с коварной какашки. – У меня проблемы. Я был бы весьма благодарен тебе за помощь!

Казалось бы, громкий оклик должен ее разбудить, но нет, спит, точно Белоснежка.

– Инид, до-о-гая, – проворковала какашка, подражая Дэвиду Нивену.[53] – Я был бы весьма бла-о-дарен за помощь, как только тебе это будет сподручно!

Нервы ягодиц и бедер передавали неподтвержденные разведданные: приближаются новые отряды кала. Повстанцы подходят к линии фронта, посылая вперед зловонные снаряды.

– Жратва да киска, приятель, – подвел итоги предводитель какашек, уже едва цепляясь за стену последней ложноножкой. – Только это и важно – все остальное, с позволения сказать, дерьмо!