Тавриз туманный - Мамед Ордубади

Проехав дальше, мы стали встречать казачьи отряды. Окружая небольшие караваны, они останавливали их и требовали "на чай".

Отряд казаков человек в десять подъехал и к нашему фаэтону. Внимательно оглядев нас и видя, что ни я, ни мисс Ганна не похожи на иранцев, они обратились к Алекберу.

- Эй перс! Ты Саттар-хана знаешь?

Алекбер прекрасно владел русским языком, но притворился непонимающим:

- Я Саттар-хан, Маттар-хан не знай. Моя из Арасей идот*.

______________ * Я никакого Саттар-хана не знаю, я еду из России.

- Молодец, перс, дай на чай, - сказал тогда один из казаков.

Но Алекбер продолжал игру.

- Моя чай не пьешь, вино не пьешь, арак не пьешь... Намаз арабатай! Сэн изнаишь? Моя муссельман...*

______________ * Я чая не пью, вина не пью, водки не пью. Я - богомольный человек. Ты знаешь? Я - мусульманин.

Казаки не отставали, всячески стараясь разъяснить Алекберу слова "на чай".

- Сэнин пул дай, моя чай пьет, - сказал тогда один из казаков, нарочито коверкая русские слова, - потом Тебриз гедир; куда хочешь, гедир*.

______________ * Ты дай деньги, а я выпью чай. Потом в Тавриз поедешь, куда хочешь поедешь.

Алекбер дал им пять иранских кранов, и они отъехали.

Всю дорогу мы были частыми свидетелями подобных сцен. Завидя издали солдатские фуражки, американка не знала, как и куда скрыться. Когда солнце клонилось к закату, начали вырисовываться вдали очертания города Маранда. Он не был похож на виденный мной раньше город.

Солдатских палаток, выстроившихся, подобно воинам, в густые ряды, нельзя было счесть. Группы конных и пеших солдат, словно муравьи, кишели по улицам. Вокруг города спешно возводились казармы для войск. Повсюду шла кипучая работа, проводились телефонные линии, и Маранд имел вид военного городка.

Мы должны были остановиться в доме начальника почты Ахмед-хана Мугеймеддовле, который был предупрежден о нашем приезде заранее по телеграфу из Джульфы.

Когда мы подъехали к дому Ахмед-хана, было уже темно. Словно ожидая гостей, он тотчас вышел наружу. Мы познакомились. Слуги внесли наши чемоданы в дом. Мисс Ганна чувствовала себя очень утомленной. День был жаркий, дорога плохая, и мы, стараясь еще до наступления сумерек добраться до Маранда, немилосердно гнали лошадей. Ахмед-хан хотел пригласить врача, но девушка отказалась наотрез.

- Вот если бы была ванная, я бы выкупалась и, может быть, пришла бы в себя, - неуверенно проговорила она.

- Я приказал затопить домашнюю баню, - сказал Ахмед-хан. - Там имеется удобная ванна. Я знал, что с дороги вы устанете.

Хан вышел в другую комнату, и вскоре служанка с белым свертком в руке прошла мимо нас к бане, расположенной в другом конце сада.

Мы сели на балконе. К нам вышла жена хана, закрытая легкой чадрой. Она поздоровалась с нами и, ласково улыбнувшись мисс Ганне, сказала:

- Пойдем, дитя мое, пойдем. Ты искупаешься, и усталость твоя пройдет.

После мисс Ганны выкупались и мы. Чайный стол был накрыт на балконе.

Перед домом хана был разбит цветник, а за ним расположен большой тенистый сад. Вообще все дома Маранда утопали в зелени и цветах. Американка, все еще чувствовавшая себя слабо, выпила стакан чаю и отказалась от ужина.

- Если можно, я пойду прилягу, - попросила она.

Ей была отведена хорошо обставленная комната, и молодая служанка проводила ее отдыхать.

Ханша, время от времени наведываясь к ней, сообщала хану о ее самочувствии.

У хана не было детей. Это был представительный брюнет лет пятидесяти, с густой, окладистой бородой. Жене было приблизительно столько же.

Оба они происходили из Кирмана и говорили по фарсидски.

Начальник джульфинской почты рассказывал мне, что хан - сторонник революции.

За ужином никого из посторонних не было.

- Мне надо было дать в вашу честь торжественный ужин, - извиняющимся тоном говорил хан, - но, по некоторым соображениям, я от этой мысли отказался. Во-первых, посторонние помешали бы нашей задушевной беседе, а во-вторых, людям верить нельзя. Полгорода состоит из шпионов и доносчиков. Начиная с духовенства в чалмах и кончая теми, кто носит на голове маленькие иранские шапки, - все занимаются шпионажем. Это особое свойство марандцев! В этом мы убедились и в дни подъема революции, когда все города и села были за конституцию. Даже тогда Маранд плелся в хвосте реакции и контрреволюции. Тут я совершенно одинок: в этом подлом городишке нет никого, к кому бы я мог питать доверие. Начиная от стоящих у кормила власти и кончая теми, кто стоит у священных амвонов, все - враги революции. Здесь открыт клуб. Купцы, интеллигенция, чиновничество и все сторонники царя считают своим долгом посещать его. Там предоставляются удобные случаи завязать знакомство с царскими офицерами и торговать родиной. Все издержки по содержанию клуба и расходы господ офицеров оплачиваются жителями Маранда и взыскиваются губернатором с населения.

- А кто губернатор? - спросил я.

- Муса-Риза-хан, сын убитого бомбами добровольцев Шуджаи-Низама из Шуджи.

- Кто же назначил его губернатором?

- Царское правительство. Когда царские войска переходили Аракс, он вышел навстречу с дарами и жертвенными барашками. Взяв под уздцы коня генерала Снарского он привел его к себе. Вот почему он и назначен марандским губернатором. Русские всюду протянули свои руки. Они попрали международные договоры...

- Дорогой друг Ахмед-хан, - сказал я, - не к чему жаловаться на игнорирование русскими международных договоров. Государство, уважающее эти договоры, не стало бы занимать территории чужого государства. В свое время и китайцы, жалуясь на русских, стучались в двери всех европейских кабинетов и указывали на нарушение международных законов. Однако, все их протесты выбрасывались в сорные ящики, так как агрессию, совершенную одним государством, могут использовать и другие. В вопросах как Дальнего, так и Ближнего Востока взгляды всех империалистических государств одинаковы, и если существуют кое-какие разногласия, то исключительно в вопросах дележа; каждый спешит захватить больше, чтобы другому досталось меньше. Для того, чтобы в корне уничтожить эти подлые методы империализма, нужно восстание всей страны. Пока что великие мировые события далеки. Англо-японское соглашение заключено; соперничество, хотя и временно, устранено. В иранских делах тоже налицо англо-русское соглашение. Что же касается Германии, то задуманная ею империалистическая затея против Англии, Франции и России находится еще в зачатке, не созрела, не доспела. Вот почему я говорю, что великие мировые события пока не назрели. Короче говоря, русские пока останутся в Иране. Есть еще одно обстоятельство, помешавшее иранской революции связаться с организациями мировой революции...

Ахмед-хан вздрогнул...

- Что это за обстоятельство?

- Выслушайте, дорогой друг, - продолжал я. - Наша история очень стара, история же нашей революции совсем юна. История нашего возрождения, начавшись с лозунгов объединения ислама и постановки религиозных вопросов, не сумела привлечь внимание международных революционных организаций. Мы можем взять, для примера, Мирза-Ага-хана Кирмани*, занявшего видное место в истории возрождения Ирана. Он хотел одновременно с вопросом революции разрешить и вопросы веры, религии и единения ислама. Возьмем, далее, его ближайшего друга, боровшегося против иранского правительства, Шейх-Ахмеда Рухи**. Он также не может отрешиться от смешения в одно целое веры, религии и революционных лозунгов. Сам Сеид-Джемалэддин Афгани***, являющийся их вождем, тоже хотел создать революцию на основе единения ислама. Ясно, что такого рода движение не имеет ничего общего с международным революционным движением. И потому с убийством Шейх-Ахмеда Рухи, Мирза-Гасан-хана Хабирульмулька**** и Мирза-Ага-хана Кирмани завершилось начатое ими движение.

______________ * Мирза-Ага-хан Кирмани - известный иранский революционер, казненный в Тавризе Мамед-Али шахом Каджар. ** Шейх-Ахмед Рухи - руководитель буржуазной партии "Иттихади ислам". *** Сеид-Джемалэддин Афгани - иранский революционер. **** Мирза-Гасан-хан Хабирульмульк - иранский консул в Стамбуле, казненный в Тавризе Мамед-Али шахом.

- Почему? - удивленно спросил хан.

- Назвать это движение революционным было бы ошибочно. Если бы настоящая революция была простым продолжением той идейной путаницы, то рабочие социалдемократы Кавказа не присоединились бы к ней и не взяли бы на себя труда поддерживать ее.

- Нет, мне кажется, вы ошибаетесь, - возразил хан. - Исключать из истории революции имена таких лиц, как Шейх-Ахмед Рухи, неверно.

- Панисламистское движение одно, а классовая борьба - другое, продолжал я. - Нельзя смешивать эти два явления. Читали ли вы девиз на личной печати Шейх-Ахмеда Рухи?

- Нет, не приходилось, - ответил хан.

- "Я - сторонник панисламизма. Имя мое Ахмед Рухи. Теперь вы видите, господин хан? Деятельность и самого Шейх-Ахмеда, и его друзей связана с историей движения за единение ислама. Они выдвинули на арену новые лозунги и идеи. Но эти идеи касаются мира ислама и не имеют интернационального значения, почему не могут завоевать симпатий международных рабочих, организаций. Несмотря на все это, я с большим рвением старался изучить деятельность Шейх-Ахмеда Рухи и его товарищей, направленную против династии Каджар. Они погибли от руки палачей, и это возбудило к ним доверие и симпатии народа. Однако, надо сказать и то, что в Иране, являющемся гнездом сектантства, религиозных распрей и нетерпимости, выдвижение даже такого лозунга, как единение ислама, было в свое время явлением прогрессивным, но и это не оригинальная идея, зародившаяся в Иране. Это идея Абдул-Гамида*. Оттоманская империя, в свое время сотрясавшая своей армией и флотом всю Европу, с течением времени потеряла авторитет в Европе и Азии и выдвинула во времена Абдул-Гамида подобные гнилые лозунги, чтобы объединить вокруг себя исламский мир, а господа Шейх-Джемалэддин и Ахмед Рухи, в сущности, были проводниками политики Абдул-Гамида.