Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Мы «освящали» не только придорожные кусты зеленой зоны Тропарева. Нас помнят камыши Клязьминского водохранилища, куда по расписанию ходил прогулочный катер с буфетом. Да и сами воды — в пятнадцати метрах от «лягушатника». И, естественно, катер, где мы исследовали все подсобные помещения.

В моменты острого взаимного влечения мы проявляли феноменальную изобретательность. Развратничали в дальнем углу театрального фойе — после третьего звонка, на заднем ряду в кино — после журнала, и даже на крышах жилых домов — в сухую погоду, а если шел дождь и дверь на крышу была заперта, довольствовались последним пролетом лестничной клетки. Мы предпочитали многоэтажки. После того, как однажды застряли в лифте. Тогда нам показалось, что ремонтники проявили чрезмерную прыть.

Олины госэкзамены проходили на «ура». Она, как и я, ощущала необычайный прилив сил и красноречия, хотя, надо признать, никогда и не ходила в троешницах.

Последний выпускной экзамен мы отметили в «Праге». Незадолго до этого я изъял из опостылевшей «Панацеи» уже раз украденное оборудование.

Оптом толкнул подвернувшимся кооператорам от стоматологии. В розницу распродал кое-что из кафедральных подвалов — преимущественно доверчивым и не слишком разборчивым курсантам из солнечных республик. Сменил «Виру», «Столешники» и «Шоколадницу» на «Макдональдс», «Пиццу-хат», «Баскин Роббинс» и Центральный рынок.

И праздники, и будни мы проводили вдвоем. Забыли друзей и знакомых. Все больше замыкались в своем счастье.

Я не испытывал недостатка в общении. Олин внутренний мир богатством не уступает внешности. Мы заговаривали на разные отвлеченные темы и вскоре убедились, что полностью совпадаем во взглядах на жизнь и людей.

Научились вести многочасовые беседы, не произнося и десяти слов. Берегли свои языки для другого.

Я не уставал от ее тела — прекрасного, нежного, гибкого. Не оболочки — рупора души. Мы растворялись друг в друге. Исследовали скрытые доселе уголки. Раскрывали самые сокровенные тайны. Не просто терли плоть о плоть, выбрасывая порции жидкости и подсчитывая оргазмы. Ничего из себя не выдавливали.

Запреты рухнули, как Берлинская стена.

Я разорвал красочную упаковку и обновил игрушку из франкфуртского секс-шопа. Удвоил свои возможности — к Олиному безграничному восторгу.

В полной мере насладиться другими игрушками — из области бытовой электроники — мешала бедность.

Со скрипом Ларько одолжил на сутки видеокамеру и штатив.

Кассету я приобрел заранее.

Оля сдавала свой последний — внеплановый — экзамен в Школе восточного и европейского массажа. «Эротического,» — обычно добавляю я. «Как прикажете,» — сразу соглашается она.

Я внимательно изучил инструкцию, насадил «Джи-Ви-Си» на штатив, по видоискателю выбрал оптимальную точку. Уставил комнату цветами и фруктами, оккупировав все банки и кастрюли.

Оля захлопала в ладоши и бросилась мне на шею. Мы застелили кровать — я благоразумно прихватил с собой белье — и отсняли все три часа до последнего метра.

На следующий день вернули камеру хозяину. Отправили его гулять с собакой и просмотрели избранные фрагменты в широкоформатном варианте. Не удержались и перепачкали импортный диван.

Мы вместе готовили, стирали, убирали маленькую комнату с большими окнами. Вместе ели и спали. Мыли друг друга в насквозь и навсегда проржавевшей ванной. Но назвать это гражданским браком значит низвести высокое до уровня московской канализации. Я верил, что мы останемся любовниками, даже связав себя законными узами.

Мое предложение руки и сердца состоялось на третий день совместного проживания.

Оля загадочно улыбнулась.

— Говорят, что это волшебная «двушка». Кто сюда попадает, через несколько месяцев «окольцовывается». И освобождает силки для следующей жертвы.

Мы засыпали обнявшись. Ночью моя нимфа уползала на другой матрас — не любит, когда на нее «складывают ноги».

Однажды меня разбудили сдавленные всхлипывания. Оля плакала, уткнувшись в подушку.

— Оля, Олюшка, милая, что случилось?

— Я… я опять видела папу. И… я знала, что это был ты. Я сойду с ума!

Ее отец был военно-морским инженером. Погиб три года назад при испытаниях какого-то противолодочного устройства. Утонул.

Оля рассказала мне об инциденте и его неизбежных последствиях — доставке тела, похоронах, строительстве памятника — спокойно и без слез. Больше мы не возвращались к этой теме.

Оля иногда вспоминала отца спонтанно, без наводящих вопросов. О том, как их первый «москвич» 408-й модели остановила ГАИ, когда шестилетняя Оля ехала на заднем сиденье. Папа скомандовал «ложись!» и стал разбираться с сержантом. Не мог найти права. Вдруг откуда-то сзади вылетел пакетик с документами — прямо сержанту в руки. Сержант чуть не умер со смеху.

О том, как ходили на байдарках по калужским речкам, разбивали палатки на берегу, варили уху, пели под гитару. О том, как отец впервые поставил ее на лыжи и с тех пор каждый год брал с собой в Карпаты или Домбай. Как поддержал Олино решение поступать в московский медвуз — в Калуге только филиал Бауманского и педагогический.

Им удалось сломать яростное сопротивление мамы. Мама настаивала на Бауманском. В самом деле, какая разница — врач, инженер! Был бы диплом.

Оля предпочитала не распространяться об отношениях между родителями. Они были очень разные. Отец — веселый, жизнерадостный, легкий на подъем и мать — до срока уставшая, всем недовольная домоседка.

Олю утомляли поездки домой. Допросы с пристрастием, навязчивые советы, женихи из «хороших» (по маминому мнению) семей. В Калугу она наведывалась редко — когда совсем достанет чувство долга, институтская столовка и безденежье. Зато звонила регулярно, по графику. Все шесть сессионных недель.

Мама понимала ответственность момента и особо не возмущалась. Но потребовала дочь обратно, когда та, наконец, вылетела из alma mater оперившимся специалистом. Из общежития мы вылетим не позднее июля.

Когда объяснения, просьбы и мольбы бесполезны, остается только врать. И мы врали. «Сдвинули» окончание сессии на десять дней. Но истекли и они.

С очередного сеанса телефонной связи Оля пришла измученная и печальная. Присела ко мне на колени. Потрепала по волосам, поцеловала в лоб.

— Я должна туда ехать. Мама заработала свой месяц с дочерью.

Не отвертишься — традиция. Каждое лето с первого курса. Потом можно катиться на все четыре стороны.

— Когда?

— В субботу. «Остались» вручение дипломов и выпускной вечер.

— Неужели нельзя еще что-нибудь придумать?

Оля горько усмехнулась.

— Она сама сюда припрется. Проверено электроникой.

— Ну, какая-нибудь путевка…

— На какие шиши? Она в курсе моего финансового положения.

Будет скандал. Большой и противный. Нет, мы вынуждены принять неизбежное.

— Но ты скажешь ей обо мне?

Оля прильнула к моей груди — такая теплая, домашняя.

— Уже сказала. А ты как думал? Но не всю правду. Она человек другого века. Каменного. Девочки выходят замуж девочками. И даже в браке приличная женщина не может, не имеет права получать от этого удовольствие.

Единственная цель единственного полового акта — зачатие. Потом — рождение единственной и ненаглядной крошки. И холить, лелеять, воспитывать ее по своему образу и подобию до самой смерти… Не маминой, конечно.

— Бедненькая.

— Тебе смешно. Должна сразу предупредить: для моей родительницы мы с тобой едва знакомы. Чтобы сходить со мной в кино, тебе придется испросить у нее официальное разрешение. Заранее извиняюсь. Процедура малоприятная и с непредсказуемыми результатами.

— А как ты оцениваешь мои шансы?

Оля пожала плечами.

— Ей будет трудно смириться с мыслью, что ее малышка выбрала мужчину сама, без шефской помощи, — Неужели она верит, что у тебя до сих пор не было мужчин?

Только семинары, практические занятия, лекции и зачеты?

Оля рассмеялась.

— В нашей игре существуют определенные правила. Я не афиширую свои взгляды на жизнь. Мама предпочитает не замечать очевидного.

— Ты ее боишься?

Оля вздохнула.

— Не боюсь. Просто не хочу лишней нервотрепки. И седых волос.

— В твои-то годы? — я провел пальцами по ее рыжевато-золотой, выгоревшей на солнце, гриве.

Наконец, громкоговорящая связь нехотя отвлеклась от политики и уделила минутку для опостылевших за многие годы небезупречной работы банальностей вроде прилетов, отлетов и регистрации.

Мой рейс предположительно ожидается через три часа.

Я снова погрузился в мучительное забытье. Полусон-полусопор, когда душа, беззвучно крича от нестерпимой обиды и боли, рвется из инертно-недвижимого тела в места, где была счастлива.