Современный чехословацкий детектив - Эдуард Фикер

В этот ранний вечер буднего дня здесь было столь же людно, как на пляже в рождество.

У дверей веранды скучал старший официант Ферда в белой куртке. Он стоял, подставив солнцу бледное лицо, докуривал сигарету. Трое мужчин сидели с кружками пива — жажда загнала их сюда, под сень деревьев, с необозримых кооперативных полей. Дети гонялись друг за другом вокруг беседки. Реактивный самолет, мчащийся на десятикилометровой высоте к радиомаяку в Мезиборжи, был страшно далеко, словно на другом краю света.

В зарослях журчал ручей, преодолевая небольшие пороги из валунов. Вдоль ручья, лесом, а потом по английскому парку шла дорога к замку. По этой дороге лениво, точно бездельник-франт, чье время существует как бы вне стремительного движения остального мира, шагал Михал Экснер, тихо и фальшиво насвистывая под бормотание ручья.

Дорога тонула в тени. Лес казался бескрайним, парк был великолепен, луга душисты, деревья огромны и преисполнены достоинства, этакая безмолвная группа старых разряженных аристократов.

Вблизи замка дорога раздваивалась. Правое ее ответвление следовало течению ручья, левое поднималось на холм, очевидно к лестнице, ведущей во внутренний двор замка. Михал Экснер шагал вдоль ручья, но, пройдя несколько десятков метров, увидел слева уже знакомый ему луг с гротом, а прямо над собой — царящую над всем вокруг громаду замка. Он вернулся к развилке и начал внимательно изучать местность.

Вокруг разрослись боярышник и сирень, из них гигантскими колоннами вздымались столетние ели и лиственницы. Неподалеку от того места, где под крутым склоном находился грот, дорога пробиралась среди этих деревьев, некогда окаймлявших ее — теперь деревья разрослись и мешали движению.

Отсюда были видны остатки старых крепостных стен — каменных, замшелых свидетелей раннего средневековья. Замок, скрытый ветвями, находился где-то выше. Вокруг такой крепости положено виться во́ронам.

Воронов не было. На дороге сидела рыжая белка и дерзко глядела на Михала. Впрочем, она находилась в своих владениях.

Там, где кончался хвойный ковер, дорога зарастала травой, а в верхней части луга ее норовили заполонить кустарники.

Экснер остановился. Трава после сильных грозовых ливней давно высохла, только почва и хвоя еще сохранили немного влаги. Он обернулся, осмотрел купу старых деревьев, вернулся, побродил между ними, пока наконец не нашел нужное место: с краю, там, где начинался кустарник и луг, росла ель. Толстая, сантиметров семьдесят-восемьдесят в диаметре. С развилки она была не видна и могла спрятать не одного, а целую шайку бандитов, так что их бы никто не увидел даже в ясную ночь, тогда как силуэт человека, вышедшего из-за деревьев и ступившего на свободное пространство луга, был бы отчетливо виден на фоне неба и в облачный безлунный вечер. Михал Экснер остановился на этом самом месте. Спокойно присел на корточки, осматривая землю, потом прошел несколько шагов над гротом. Минуту-другую смотрел сквозь листву с высоты трех-четырех метров на площадку перед входом; потом он спустился вниз, обошел скопление валунов, переплетение ветвей, крапивы и сухих сучьев и выбрался к гроту. Там он уселся у входа на плоский камень и закурил, глядя в овальный черный зев.

И хотя недавно прошли ливни, влажную землю высушило солнце и затоптали подчиненные надпоручика Чарды, ясно был виден след от тела жертвы, которую волокли в ее временную могилу.

Солнце заходило, и парк дышал безнадежным одиночеством.

Докурив, Экснер тщательно придавил окурок и неторопливо спустился на дорогу к ручью.

Повернувшись спиной к солнцу, он не спеша зашагал вверх по течению, к загородному ресторану.

Лида облокотилась на раму открытого окна веранды, положив подбородок на ладонь. Увидела, как он идет по лесной дороге, и ей пришло в голову, что ему недостает лишь цветка в петлице, — тогда бы он стал воплощением безумных снов добропорядочной старой девы.

Он взглянул наверх:

— Добрый вечер.

Не меняя позы, не поднимая век, она сказала:

— Я размышляю...

— Но...

— Не отвлекайте меня. Я размышляю...

— В самом деле?

— Я размышляю, не слишком воспитанный товарищ капитан, увижу ли я вас когда-нибудь в помятом костюме и с жирным пятном на рукаве.

Он улыбнулся:

— Мама всегда учила меня, что надо ходить чисто одетым.

— Вас наверняка утомило расследование.

— Не расследование меня утомило, — возразил он почти сурово.

— А что же?

— Люди. Наверно, я имею на это право при моей профессии?

— Вам виднее, товарищ капитан, — Она широко раскрыла глаза и словно согрела и ресторан, и лес.

Он улыбнулся.

— Ну, как убийца, товарищ капитан?

— У меня все еще отпуск. Поэтому больше, чем он, гораздо больше, меня интересует Болеслав Рамбоусек.

Поручик Беранек захлопнул черный блокнот.

— Пока все, — сказал он довольно сухо.

Управляющий замком Властимил Калаб выглядел усталым, под глазами набрякли мешки. В горле у него пересохло. Его жена Вера во время разговора с Беранеком тоже утомленно сникла и, казалось, мечтала только об одном — уснуть и навсегда уйти из этого мира.

— Самое основное у нас уже есть. — Поручик Беранек с удовлетворением похлопал по блокноту. — Впрочем, следствие еще только началось. Вести его будет мой начальник. Кстати, — добавил он как бы между прочим, — не исключено, что он уже здесь. Я не видел его несколько часов.

Калаб устало вздохнул.

— Ни один... ваш сотрудник тут не появлялся.

Беранек, покачав головой, встал.

— Возможно, он не счел нужным представиться.

— Здесь не было никого, кроме руководителей двух групп, которым было отказано в экскурсии, — пояснила Калабова. — Никого из посторонних.

— Только... — начал было Калаб, но умолк под взглядом жены.

— Только? — спросил поручик Беранек с преувеличенной подозрительностью.

— А, — махнула она рукой, — какой-то невезучий ботаник.

— Невезучий? Почему?

— Утром он забрел в парк. А его задержали. И сразу отпустили. После обеда он хотел осмотреть замок, и опять ничего не вышло, разумеется. Немного посидел тут у нас. Он интересуется флорой парка. Вы наверняка уже знаете о нем.

— Конечно. Как он выглядит, этот ботаник?

— Спросите у вашего сотрудника в отделении, — отрезала Вера Калабова. — Не знаю, что в нем может броситься в глаза.

— Он в самом деле ничем особым не выделяется, — сказал Калаб ледяным тоном.

— Разве только тем, что пан доктор весьма элегантный, обходительный и тактичный человек, — добавила Калабова.

Поручик Беранек закашлялся.

— Простите... Н-да, тактичный... — Он еле совладал с приступом кашля. — Все в порядке, пани Калабова. В полном порядке, пан Калаб. В деликатности пана доктора... ботаника... я не сомневаюсь... — Он склонил голову. — Благодарю. И до свидания. Вероятно, излишне напоминать, что будет лучше, если вы пока не станете никому сообщать о нашем разговоре. Второе: замок временно закрыт для всех, кто здесь не работает.

— Доктор Яромир Медек, кандидат наук, историк искусства и искусствовед, а также реставратор, считает, что Болеслав Рамбоусек — гений, — сказала Лида Муршова. — То есть что он был гением, каких мало, — поправилась она.

— Доктор Медек...

— Доктор Медек каждые каникулы приезжает изучать местную галерею. Она огромна, там есть все, что угодно: копии, наброски, неопознанные подлинники и так далее. Классификация и описание всех произведений — дело его жизни. И вот несколько лет назад он случайно обнаружил здесь талантливого самородка — скульптора и художника, а точнее, слесаря и мастера на все руки Рамбоусека.

— Вы голодны?

— Да.

— Я тоже. Чем здесь кормят? Сейчас спросим.

Официант в белой куртке сказал, что может предложить сардельки с луком, сосиски или копченую колбасу с горчицей.

— Вот это выбор! — одобрительно воскликнул Экснер, а официант сохранил на лице сурово-презрительное выражение, так как воспринял эти слова как насмешку глупого пижона.

И в общем-то, был прав.

Они остановились на сардельках с луком.

— После жаркого дня холодный ужин не повредит, — с видом человека, отважившегося на геройство, провозгласил Экснер. — Что вы будете пить?

— Джин, — решило нежное создание. — С содовой. А вы, наверно, минеральную, как всегда.

— Как обычно, — ответил он скромно. — Но... Лида... Вы разрешите вас так называть?

— Конечно, товарищ капитан.

— Так вот, милая Лида, — сказал Экснер, провожая взглядом официанта, — не будем отвлекаться... Что вы думаете о Рамбоусеке?

— Незаурядный был старик, умелец, — начала Лида. — Он вырезал таких чудищ и рисовал такие поразительно бессмысленные картины, что люди диву давались. По-моему, он это делал только ради пана доктора, чтоб его потешить. Или потому, что знал: пану доктору это понравится. Я все время подозревала, что дедуля разыгрывает Медека, смеется над ним. В прошлом году мы как-то раз сидели у него в мастерской, разговаривали, пили вино — я, брат, доктор Медек, Калаб... Медек превозносил творчество Болеслава Рамбоусека, а дедуля поглядывал на меня поверх очков, как бы говоря: «Вот чешет языком, а?»