Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Кошуба молча смотрел на Кудрат–бия, ожидая, когда он, наконец, соблаговолит открыть глаза. Командир не отрывался от его лица и не обернулся даже, когда позади послышался взволнованный шепот Джалалова:

— В городе тревожно, женщины с детьми бегут в сады…

Чуть заметным нетерпеливым движением руки Кошуба заставил Джалалова замолчать и громко произнес:

— Приступим.

И, хотя слово это слышали только близ стоящие, площадь почти мгновенно стихла. Наступила полная тишина, нарушаемая негромким пофыркиванием лошадей.

Подняв лениво веки, Кудрат–бий тревожно обвел взглядом стоявших на помосте командиров и представителей Советской власти. Стараясь не встречаться глазами со взглядом Кошубы, он посмотрел на высокую крышу медресе, пестревшую яркими халатами, и чуть заметно улыбнулся.

Потом, молитвенно подняв руки, он громко и внятно, как и подобало, прочитал фатиху. Его заключительное «Омин!» подхватили все курбаши и нукеры. Так приступают басмачи к битве. Знал это Кошуба, знали об этом и его командиры.

Кошуба ждал, не спуская глаз с Кудрат–бия.

— Здравствуй, — резко сказал по–русски Кудрат–бий, и губы его искривила презрительная усмешка. — Здравствуй, начальник!

В голосе его звучало нескрываемое торжество. Он выпрямился в седле, откинулся и картинно уперся в бедро рукояткой камчи.

— Плохой признак: не сказал даже «Салом алейкум», — проговорил чуть слышно кто–то из командиров.

— Здравствуйте, таксыр парваначи! — сказал Кошуба.

Бросив направо и налево взор, исполненный величия и надменности, курбаши сделал знак своему хранителю печати и тот медленно, с расстановкой произнес:

— Вот мы, посоветовавшись с мудрыми, решили и соблаговолили оказать милость городу Денау и посетить место, где недавно восседали могучие беки денауские, верные слуги бога, пророка и эмиров.

Так как Кошуба молчал, хранитель печати продолжал:

— И с нами прибыли сюда наши токсаба, ясаулы и прочие чины и наши доблестные воины, дабы мы могли в полном спокойствии и не опасаясь никаких утеснений, вступить в переговоры с начальниками войска, не признающими пророка и именующими себя «большевиками».

Не поворачивая головы, Кошуба уголками глаз примечал, как басмачи нетерпеливо поправляют на плечах ремни винтовок. Он перевел глаза на ручные часы. Стрелки показывали без пяти минут десять. Почти не обращая внимания на монотонный голос хранителя печати, Кошуба напряженно ждал. И вот, когда большая стрелка засекла цифру двенадцать, издалека, уверенно и четко, с правильными интервалами, прозвучали пять выстрелов. Они донеслись с термезской дороги.

Едва заметная тень тревоги, омрачавшая лицо командира, растаяла. Он откровенно улыбнулся Курбану, сидевшему на коне среди приближенных Кудрат–бия, в двух шагах от самого курбаши, и, чуть повернув голову, посмотрел на медресе.

Трудно сказать, слышал ли выстрелы Кудрат–бий, но он встрепенулся и тоже посмотрел на медресе. Над зданием, медленно и величественно, полыхая красным полотнищем, поднимался советский флаг.

— Смирно!

Команда прозвучала так повелительно, что все басмачи вытянулись в седлах. Советские командиры взяли под козырек.

Зазвучали торжественные звуки «Интернационала». Они неслись из портала медресе.

Досадливо поджимая губы, курбаши морщился. Подозвав рыжебородого ясаула, он спросил его о чем–то. Тот посмотрел на угол медресе, где был въезд на площадь, и недоумевающе пожал плечами.

Смолкла музыка. Громко, на всю площадь, зазвучал голос Кошубы. Говорил он на таджикском языке, наиболее понятном в этих местах.

— Таксыр, от имени Советской власти спрашиваю: прибыли вы с миром или войной?

После длительной паузы, во время которой басмачи поспешно перекидывались взглядами и чуть слышными замечаниями, Кудрат–бий громогласно ответил:

— Наши мнения, да будет на них одобрение бога и пророка его, изложены в бумаге и скреплены печатью нашей и печатями наших военачальников. Эй, хранитель печати, вручи наше послание начальнику урусов.

— Нет, — сказал Кошуба, — читайте вслух!

Обращаясь к соседу, он усмехнулся и заметил вполголоса: «Вот где сказывается, что он был чиновником эмира. Вечно перепиской занимается. Конца краю не видно».

Тем временем хранитель печати тяжело спустился с лошади, взошел на помост и начал читать,

«Бисмилля, да будет снисхождение и милость аллаха и его пророка к нам. Вот уже много лет, не покладая рук, мы, воины ислама, ведем священную войну. Многие из нас стали мучениками за веру и снискали себе блаженство в раю, много великих побед одержано нашим воинством. Но тяжело бремя войны, и тяготы походов разорительны для мусульман, а потому, да будет над нами покров аллаха, решили мы, совместно с могучими и прославленными военачальниками нашей армии, после долгих и мудрых совещаний, внять просьбам и приглашениям Советской власти, начать здесь, в хакимской резиденции Денау, переговоры, полные разумных мыслей и благожелательства, о прекращении военных действий и о заключении между исламской армией и Красной Армией перемирия. Да будет благословение аллаха над теми, кто смиряет свои страсти и вожделения и полон угодного аллаху смирения и благоразумия. Да будет проявлена мудрость, умеренность и терпимость в условиях, которые предложите вы нам, представители Советов. Бог велик!»

Отвесив глубокий поклон, хранитель печати вручил послание Кошубе и медленно сошел с помоста.

— Вы слышали, товарищ, начальник? — в голосе Кудрат–бия зазвучали иронические нотки.

Хранитель печати взобрался на коня и, подъехав к Кудрат–бию, негромко сказал:

— Посмотрите влево.

Раздвинув передние ряды, из толпы вышел дервиш в высокой шапке. Поймав взгляд курбаши, он что–то прогнусавил по–арабски.

Кудрат–бий победоносно оглянулся.

— Таксыр, — сказал невозмутимо комбриг. Он как будто ничего не замечал. — Таксыр, сейчас я прочитаю ответ от имени Советской власти и командования Красной Армии.

— Хорошо, мы слушаем, — важно ответил Кудрат–бий.

Он поудобнее расположился в седле. Он был склонен растянуть церемонию. Пусть говорят об этом знаменательном дне и в Гиссаре, и в Кухистане, и в Бухаре. Пусть разнесется слава о нем, о Кудрат–бие, по всему Туркестану, пусть вести проникнут и за Пяндж, в столичный город, где мирно отдыхает, надеясь на своих верных слуг, повелитель благородной Бухары. Пусть о его, Кудрат–бия, уме, могуществе, хитрости войдет слава в века. Пусть падут пред ним ниц в восторге мусульмане, пусть затрепещут враги. Еще несколько минут он может потерпеть надменный тон этих «мужиков», столь глупых и доверчивых. Еще немного — и народ, собравшийся на площади, увидит невиданное, услышит неслыханное.