Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

Внутри меня всё кричало и вопило, когда мои израненные руки пытались удержать лопату. Но я стиснул зубы. От следующего удара кнутом меня спасли другие рабы, надо отдать им должное. Увидев, каково мне приходится, они стали работать медленнее, ровно настолько, чтобы Хольт не заметил этого. В тот же вечер одна из рабынь состряпала что-то вроде мази и смазала мне спину и руки. Она лечила меня три дня, и мои руки зажили, на них не осталось и следа. Я был счастлив: ведь я очень тщательно оберегал свои руки с той самой поры, когда состоялся наш разговор с капитаном Барлоу.

Однажды ночью я прокрался тайком и лёг рядом с моей спасительницей, дабы отблагодарить её. Но только мы вошли в раж, меня оторвали от неё, дав несколько пинков ногами, и прогнали из хижины.

На следующее утро нас всех выстроили перед часовней. Моя рабыня должна была во имя Господа понести наказание за своё распутство — сто пятьдесят ударов четырёххвостой плёткой.

Нигде на острове женщин не наказывали за вожделение. Но священникам жён присылали из Копенгагена, где их, естественно, брали по жребию из числа прихожанок, выбор был невелик, да и женщины попадались разные. Например, Мартину, управляющему, навязали на шею шестидесятипятилетнюю клячу, вида которой он не выносил даже из любви к Господу. Так что меня не удивляло, что священнослужители с наслаждением хлестали молодые, крепкие, гладкие, чёрные, аппетитные тела при каждом удобном случае. Спать с ними священники не могли себе позволить, их бы отлучили от церкви, и мучиться им тогда адскими муками всю оставшуюся жизнь.

По заведённому порядку исполнителями кары были мы, рабы. Потому что когда белые хозяева сами брались за плётку или клеймили рабов раскалённым железом, случалось, что чернокожие пытались взбунтоваться. Теперь же негры всё чаще покорно сносят все издевательства. Надо же быть такими идиотами!

Один за другим мы выходили вперёд и наносили свою порцию плёточных ударов и слышали, как рабыня кричала, пока наконец не потеряла сознание. К тому времени, когда моя плётка просвистела в пятый раз, спина рабыни стала сплошным кровавым месивом. Я молился Богу, если он существует, чтобы кто-нибудь сумел потом приготовить животворную мазь, подобную той, что готовила она сама.

Разумеется, мне не нравилось там, куда меня прибило. Прежде всего я начал заискивать перед главным священником, который, по сравнению с другими, был немного человечнее. Например, он понял, что у меня есть некие способности к языкам и я могу разборчиво написать любой текст. Прислуживать в доме я так и не стал, но иногда он забирал меня с плантации сделать с чего-либо копию или переписать что-нибудь набело. До сих пор помню письмо новообращённого раба, где он благодарил миссию за спасение, моля прощения за то, что не может написать это письмо сам. И неудивительно, ведь у него не было ни рук, ни ног. Их ему отрубили за попытку сбежать.

Да, вот какие бывают дураки!

Первое, что пришло мне в голову, — взять оружие, украсть какое-нибудь судно и удрать с плантаций. Хотя мне стали давать разные поручения, ехать за пополнением запасов всегда посылали какого-нибудь негра, и тот получал бумагу с правом передвижения по острову. Надо отдать должное святым отцам — их не так легко было провести, как можно было ожидать, — по отношению к рабам, подобным мне, они всегда были очень бдительны.

Оставалось лишь положиться на Провидение, то есть на самого себя. Я снова начал ворошить тлеющий жар злобной ненависти туземцев, тыкал их раскалённой кочергой, и они прямо-таки заполыхали ярким пламенем. Я обещал им, как принято в подобных случаях, золото и райские кущи, и через две недели оставалось только высечь маленькую искру, что я и сделал в буквальном смысле этого слова, подпалив дом священников.

Пока ополоумевшие рабы Божьи носились, позабыв про все молитвы, я забрал из часовни оружие. Три пистолета я взял себе, а остальное раздал чернокожим. Правда, толку было мало, потому что большинство из них не знали, как перезарядить пистолет. Чтобы оживить спектакль и воодушевить участников, я метким выстрелом уложил одного священника. Кого именно, не знаю, перед лицом вечности это не имеет большого значения. Но сработало: другие священнослужители прекратили тушить пожар и бросились к часовне, только пятки засверкали.

Мы услышали душераздирающие вопли — священники обнаружили, что всё оружие из часовни исчезло. Затем наступила тишина — видно, они раздумывали над тем, как Бог вызволит их из этой беды. Дом священников горел уже весь, бросая отблески огня на часовню. Я приказал своим подопечным стрелять, коли кто-то из слуг Божьих высунется из часовни, пока я обойду её сзади и посмотрю, что можно предпринять. Если же что-то пойдёт не так, добавил я, пусть дают дёру, потому что теперь их наверняка повесят. Хотя вы можете свалить всё на меня, предложил я. Но негры об этом и слышать не хотели, заявив, что лучше пустятся в бега.

Я попрощался с ними не без торжественности в голосе — мало ли что, вдруг не придётся вновь увидеться, — и стал красться к часовне. Заглянув в маленькое оконце на задней стороне часовни, я увидел, что один из священников стоит на коленях и, на всякий случай, молится, а другие держат совет. Хольта, видно, обязали сходить за подмогой — он направился было к выходу, осторожно открыл дверь, и тут же раздались три выстрела, пули врезались в стену. Хольт захлопнул дверь с громким стуком. Было видно, что он до смерти напуган. Теперь, без кнута в руках и без поддержки Господа, от его спеси не осталось и следа.

— Мы пропали! — кричал он. — Нам не выбраться отсюда и не получить помощь.

Вы и вправду пропали, подумал я. Они были, как крысы в мышеловке, — из часовни имелся только один выход.

— Эй вы, там, внутри! — заорал я, и от моего крика все они, даже те, кто молились, так и подпрыгнули. — Это я, Джон Сильвер.

Кого-кого, а Хольта моё имя успокоить не могло.

— Я сбежал от этих проклятых черномазых, — сказал я. — Они вбили себе в голову, что застрелят каждого белого, кто высунет свой нос. Я могу привести подмогу.

— Ты? — спросил Мартин.

— Я. На берегу никого нет. Негры с оружием наготове залегли у входа в часовню. Они глупы, как пробки, не понимают, что могли бы перестрелять вас всех через эти окошки, и ждут, пока вы выйдете. Мне ничего не стоит пробраться мимо них, уж поверьте. Дайте только бумагу, чтобы я мог свободно передвигаться по острову, чтобы мне доверяли, и я помчусь за подмогой со всех ног, не будь я Джон Сильвер.

Ясное дело, Мартин и его собратья колебались, а тут ещё Хольт пробормотал что-то не слишком лестное на мой счёт.