Царствие благодати - Йорген Брекке

Не успела уехать «скорая», как к месту трагедии подкатила машина «Адрессеависен». Наверное, приехал парень из местного отделения в Ботнгорде. Не мог же проклятый Владо Танески примчаться сюда так быстро. Впрочем, все равно, кто это. Синсакер был доволен, он смог провести расследование убийства, ни разу не пообщавшись с журналистами. Содрогаясь от мысли, на сколько вопросов пришлось отвечать Гру Браттберг и от души жалея шефа, он сам предпочел улизнуть. И прямо сейчас.

Он направился к каменистому склону холма и дальше, в лес за ним. Преодолев с десяток метров непролазного кустарника, выбрался на грунтовую дорожку, ведущую к лодочному сараю. «Он относится к хозяйству Далов», — решил Синсакер, увидев перед сараем машину Йенса. Тот был осторожным человеком. Осторожным и предусмотрительным. Если он не хотел, чтобы его заметили, его не замечали. Синсакер задумался о том, по какой дороге Дал выезжал из Тронхейма, чтобы его поездки нигде не регистрировались, и какое алиби себе приготовил для этого последнего акта. Теперь оно уже не имело значения. Ему больше ничего никогда не понадобится. Синсакер подошел к сараю и открыл дверь.

Внутри лежала на полу трухлявая старая плоскодонка. На одной стене висели пришедшие в полную негодность сети, в углу валялся буй и несколько покрышек. У другой стены стоял верстак. Над верстаком расположились разные инструменты, новые и ухоженные: щипцы, пинцеты, ножи и всевозможные скребки. В ящике на столе хранились нитки и иголки всех видов и сортов, а рядом с ящиком стояла чернильница. Сбоку к столу прислонялись рамы разных размеров. Тот, кто здесь трудился, любил порядок. На середине стола лежала рама с натянутой на нее кожей. Очевидно, последняя, с которой он работал. Кожа на раме принадлежала человеку. Синсакер предположил, что это кожа жены Дала. Рядом со столом находился манекен, не очень отличающийся от того, который он видел в квартире Сири Хольм. На нем была надета выделанная целиком кожа, очевидно, снятая с Хедды Ваттен. Не хватало только головы. Другая целая кожа, похожая на детскую, свисала с крюка на стене. В ней не хватало большого куска спины. Немного дальше на полке лежали свитки пергамента. Ничего не трогая, он наклонился посмотреть. Разобрал первые предложения на одном из них: «Можно с уверенностью сказать, что у каждого убийцы есть свой неповторимый и причудливый стиль письма. Когда я начал, мальчик был уже мертв. Хорошо. Не будет дергаться, лежа на столе…»

Чтобы читать дальше, надо было развернуть пергамент, но Синсакер не хотел до него дотрагиваться. Просто отметил про себя, что все необходимые признания у них есть. Все неоспоримые улики.

А с него уже хватит. Он вспомнил о маске полноценности. Все люди носят маски. Но в этот момент он уже не мог сохранять маску полицейского. Больше не мог. Старший следователь Одд Синсакер нетвердыми шагами вышел из сарая, и его наконец вырвало по-настоящему. От вафель и от ярости. От горя и от черного кофе. Все вылилось из него возле до блеска отмытой машины Йенса Дала.

«Это не работа, а черт знает что», — подумал Синсакер и лег в мокрый вереск у дорожки. Он пролежал несколько минут на спине, ощущая, как понемногу проходит отупляющая дурнота. На лоб капал моросящий дождь. Медленно прокручивая в голове события, он обнаружил, что отлично, во всех подробностях, помнит последние несколько часов. В первый раз после операции у него так хорошо запечатлелся в мозгу уходящий день. Врачи обещали, со временем память улучшится. Но неужели она не могла подождать с улучшениями еще несколько дней? Наконец он почувствовал в себе силы встать на ноги. Он вернулся на берег, откуда смотрел вслед улетающему вертолету. Прошло уже больше четверти часа. Фелиция теперь в руках лучших хирургов Западной Норвегии. До их победы он обязан дотянуть. Фелиция выживет. А иначе как ему дальше жить?

Он вытащил мобильный телефон и пролистал неотвеченные вызовы. Нашел номер Ларса и нажал на зеленую кнопку.

Сын ответил после второго гудка.

— Привет. Так когда крестины? — мягко спросил Синсакер. По его щеке, словно мокрая улитка, медленно сползла слеза.

Сири Хольм и Одд Синсакер ехали на машине мимо серо-зеленых пейзажей Фосена обратно в город. Дождь прекратился, и послеобеденное солнце бросало на землю полосы света через прорехи туч. Сири пыталась расспрашивать его о произошедшем. Говорить об этом ему не хотелось, поэтому он отказался отвечать, сославшись на правила следствия. Он сказал только, что Ваттен и Дал мертвы, а Фелиция выкарабкается. Сообщение о смерти Ваттена, похоже, произвело на нее глубокое впечатление. Долгое время никто из них ничего не говорил. Он нарушил молчание после того, как они проехали Бьюгн.

— То, что произошло между нами… — начал он нерешительно.

— Забудем об этом, — сказала она и в первый раз за дорогу слабо улыбнулась. — Это приятное, но утраченное воспоминание. — Она помолчала еще немного, а потом сказала: — Она тебе нравится, да?

Он не ответил.

— Ты ей тоже нравишься.

Они снова ехали молча. Сири смотрела в окно. Наконец он сказал:

— А тебе нравился Ваттен.

Она кивнула.

— Не знаю почему, но он мне очень нравился. Он заслужил больше, чем получил.

— Тут ты права, — согласился Синсакер.

Они снова умолкли. Но оба чувствовали, что это правильное молчание. Молчание друзей. Они не хотели его нарушать.

Браттберг позвонила два раза подряд. Звонки показались ему сердитыми, поэтому отвечать он не стал.

Сири Хольм одобрительно кивнула.

— Начальница? А ты знаешь, что она будет песочить тебя за несоблюдение формальностей и всякие пустяки, и не хочешь говорить.

Он кивнул:

— Типа того.

— Должна сказать, ты уже почти.

— Что «почти»?

— Почти настоящий герой детектива.

— А они бывают настоящие?

Оба засмеялись. Когда смех замолк, еще какое-то время стояла тишина.

Глава тридцатая

— Сорок две тысячи крон? — Одд Синсакер закатил глаза, но злиться было не на кого, разве что на себя — ведь это он оказался не готов к той заоблачной цене, которую ему озвучили.

— Я говорил, ремонт может влететь вам в копеечку, — осторожно напомнил механик. — А вы мне, помнится, ответили, что цена роли не играет.

— Ну, такая цена играет роль, — ответил Синсакер. — Такая цена играет решающую роль именно сейчас. Я мог бы половину ванной комнаты отремонтировать на эти деньги.

— Вы, похоже, не очень-то разбираетесь в велоспорте, — заметил механик. Он по-прежнему говорил совершенно спокойно. — Но если вы прикатываете на почти развалившемся профессиональном «сервело» и просите привести его в первозданное состояние с использованием «родных» деталей, то будьте готовы выложить кругленькую сумму в кронах.

Синсакер понимал: механик прав. А если кто и сглупил, так это он сам. Синсакер откашлялся.

— Кредитки принимаете?

— Нет, но я могу выслать чек. Если хотите, можем разделить платеж на несколько частей.

— Нет, лучше побыстрее закончить. Отправьте, пожалуйста, чек на всю сумму.

Уж если на то пошло, у него достаточно солидный счет в банке, чтобы позволить себе потратиться. Норвежец, много лет проработавший на одном месте, не допускавший особенного разврата в личной жизни и удачно застраховавшийся на случай смертельной болезни, просто не может его не иметь.

Механик записал адрес Синсакера и выкатил ему велосипед. Синсакер постоял немного, с удовольствием его рассматривая. В ремонте подновили даже лаковое покрытие.

— Ну, теперь у меня точно самый крутой велик в районе, — засмеялся полицейский.

— Можете не сомневаться, — улыбнулся механик и хлопнул его по плечу. Кислые мины обоих куда-то подевались.

Его маршрут пролегал от велосипедной мастерской по Баккланнет к Нидэльве. Он поехал по дорожке, проложенной вдоль реки мимо ряда бунгалоподобных домов на сваях. Из окон их квартир открывается прекрасный вид на собор Нидарос, хотя сами они являют собой самый уродливый пейзаж, который только можно увидеть с башен собора. Но все-таки наилучшим видом собора можно насладиться с дорожки, по которой неторопливо ехал на новом велосипеде Синсакер, получая удовольствие от того, как точно велосипед слушается руля, и в конце концов приходя к выводу, что его починка все-таки стоила тех денег. Он доехал до стадиона на Эйе, а оттуда по лабиринту улочек добрался до больницы Святого Олафа.

Последние три дня Фелиция лежала под наблюдением в Центре кардиологии и дыхательной системы, куда ее перевели из реанимации. Он каждый день ее навещал. Сегодня он собирался ее удивить, поэтому остановил велосипед у цветочного киоска и купил букет. Поднявшись в отделение, он, прежде чем войти в палату, как всегда, спросил у дежурного, как состояние Фелиции. Он делал так еще в самые первые, опасные дни, чтобы быть хоть сколько-нибудь уверенным в правдивости ответа. Если он спрашивал саму Фелицию, она всегда отвечала, что все в полном порядке. Даже тогда, когда врачи едва закончили ее штопать и весьма велика была вероятность внутренних кровотечений и инфекций, она утверждала, будто все ерунда, и просила его не волноваться. Шли дни, и оценки медперсонала все больше совпадали со словами Фелиции. Она находилась на пути к выздоровлению, и рана рубцевалась как положено.