Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

В траве беззвучно вскинулся хунхуз, одетый в русскую солдатскую рубаху, поднялся на колени и, взмахнув руками, упал на спину.

Лю Вэй вновь спрятался за косяк окна.

   — Как у вас, у русских, говорят...

   — Бережёного Бог бережёт, — подсказал Косьменко.

   — Вот-вот.

Косьменко ждал сигнала, который должны были ему подать от леса Подголов и Ребров, — как только он получит сигналы, так поднимет стражников и пойдёт в атаку на банду.

В том, что хунхузы больше не будут атаковать дом братьев, Косьменко был уверен: Янтайский Лао не был дураком и наверняка после первого же солдатского залпа понял, в чём дело.

И Подголов, и Ребров пока молчали.

Хунхузы, залёгшие в высокой траве, начали отползать — то в одном месте показывался тощий зад, обтянутый старыми штанами, то в другом взмётывались над травой костистые чресла и тут же исчезали. Косьменко продолжал ждать.

Наконец на краю пади, справа, у самого леса, вспыхнул и погас рыжий огонёк, хорошо видимый в мертвенном, голубом свете луны — это подал сигнал Подголов, потом такой же тёплый огонёк загорелся слева, также на краю леса — это зажёг спичку и прикрыл её ладонями Ребров.

   — Всё, мужики, пошли с разбойниками на сближение, — скомандовал Косьменко. — Примкнуть штыки, если они у кого-то не примкнуты.

Стражники защёлкали штыками, натягивая их на стволы трёхлинеек.

   — На выход по одному! — просипел Косьменко неожиданно просевшим голосом и первым нырнул в дверь. — Поспешай!

В доме остался лишь один из братьев Грибановых, Виталий — спокойный, сосредоточенный, молчаливый; это Викентий мог говорить много, Виталий же большей частью молчал.

Лунное сияние, кажется, достигло силы прожекторного света, ярилось, от него шёл дым, струящиеся многослойные волны рождали нехорошее чувство; Виталий ощутил, как затылок сдавила непонятная боль, а в голове и в волосах забегали опасные мурашики с неприятными колючими ногами. От муравьиного бега волосы на голове делались жёсткими, как проволока, шевелились, становились дыбом. Сопротивляясь лунному свету, он потряс головой, подумал, что вот так, вероятно, и сходят с ума, для этого, оказывается, надо очень немного.

Неожиданно Виталий увидел, как из-за поленницы, за которой ещё десять минут назад лежали братья Созиновы, выбрался человек, наряженный, несмотря на тёплую ночь, в меховой лисий малахай и утеплённую куртку, воровато огляделся и, припадая на обе ноги так, чтобы шаг был беззвучным, двинулся к дому.

Виталий замер, словно опасался, что хунхуз увидит его, потом подхватил казачий карабин, стоявший в углу, и прижался к стене около двери. Отметил про себя, что хунхуз — смелый человек, раз решился пробраться в дом.

Вскоре хунхуз громыхнул в сенцах ведром и затих, ожидая, что на грохот кто-нибудь в доме среагирует, но Виталий даже не шевельнулся, — хунхуз выждал с минуту, понял, что в доме никого нет, и стал действовать смелее.

Наконец он добрался до двери, скребнул по ней ногтями, затих.

Виталий продолжал ждать — весь обратился в слух, сам сделался лунной тенью. Выждав ещё немного, хунхуз беззвучно отворил дверь и всунул в горницу голову. Виталий хотел огреть его прикладом карабина, но пожалел — проворно выкинул перед собой руку, ухватил хунхуза за твёрдое большое ухо и сделал резкий рывок вперёд, втягивая китайца в помещение.

Тот заорал от боли и по воздуху, раскрылатившись, будто большой воробей, влетел в комнату. Покатился кубарем по полу.

Виталий наступил на него ногой, приставил к голове ствол винтовки.

   — Кто таков?

   — Ламоза, не трогай меня, — моляще простонал китаец, — я не хунхуз.

   — Кто же ты?

   — Я — это я, — ответил китаец совершенно неожиданно, ответ прозвучал типично по-русски, только русский человек может так ответить.

   — Кто ты? — тем не менее спросил Виталий.

   — Человек.

   — Вор ты, разбойник. — Виталий не выдержал, выругался. Потом сдёрнул с гвоздя обрывок прочной верёвки, сплетённой из сизальского волокна, добываемого на юге Китая, в джунглях, связал хунхузу руки. Ткнул пальнём в пол. — Сядь! И сиди до тех пор, пока с тобою не разберутся.

Китаец ему понравился. Смышлёный, такой в хозяйстве, на работе во дворе может пригодиться. А им с братом в хозяйстве требовались помощники.

Со стороны леса, из курящейся лунной голубизны донёсся выстрел. За ним второй, потом — третий. Виталий настороженно вытянул голову.

   — Что это? — обеспокоенно завозился китаец. — А, ламоза?

Виталий не выдержал, хмыкнул насмешливо:

   — Ламоза!

   — Ага, — подтвердил китаец, — лосян. Значит — старый друг.

Виталий вновь хмыкнул:

   — Старый друг лучше новых двух.

   — Слушай, лосян, не сдавай меня стражникам, — неожиданно попросил китаец. — Прошу тебя.

   — Где так здорово научился русскому языку?

   — В Благовещенске. Я туда купцов из Мукдена сопровождал.

Виталий вспомнил толстых, неповоротливых людей в лисьих шубах, с сальными косичками, тощими прутиками, выпрастывающимися из-под малахаев, владельцев ценных обозов, идущих из Китая в Россию, и доброжелательно наклонил голову:

   — Знаю таких!

Вероятно, лисий малахай, гнездившийся на голове этого хунхуза на манер птичьего гнезда, был содран с какого-то купца.

   — Не сдавай меня стражникам, лосян, — продолжал канючить китаец, — я тебе пригожусь.

   — Если много будешь болтать — не пригодишься, — сказал Виталий.

Из несмети лунного света, из шевелящихся голубых клубов вновь ударило несколько выстрелов. Одна из пуль всадилась в крышу и застряла в дранке — был хорошо слышен её тупой удар, вторая пуля попала в угол рамы, на землю полетело расколовшееся стекло.

Схватка шла в лесу, а стреляли почему-то по дому.

Василий Созинов, когда надобность сидеть в поленнице отпала, увязался с группой Подголова — знал, как тот будет действовать, Иван Васильевич был командиром предсказуемым, в отличие от Реброва, — Егор хотел было уйти с Ребровым, но Василий остановил его:

   — За мной!

   — Надо же по-честному — разделиться поровну.

   — За мной!

   — Но... — попробовал воспротивиться Егор.

   — Здесь всё решает не количество, а качество. За мной!

Егор подчинился.

Около леса братья столкнулись сразу с тремя хунхузами. Те отходили кучкой, держась друг друга, подстраховываясь, Созинов, увидев это, хмыкнул — опытные жуки!

Он налетел на одного из хунхузов, ударил прикладом винтовки, отжимая его от остальных, Егор выстрелом в упор уложил второго — рыжего, похожего на камышового кота китайца; и наставил штык на третьего.

   — А ну, руки в гору!

Команда «Руки в гору!» была модной среди солдат пограничной стражи.

Китаец с ужасом глянул на своего товарища, лежавшего на земле, по дряблому свечному лицу у него пробежала тень, и он поспешно вскинул руки.

   — Молодец!

Егор вытащил из кармана бечёвку. Хорошо, по настоянию брата запасся этим добром заранее, ровно нарезанные куски крепкой верёвки оказались вон как нужны, иначе пришлось бы связывать ходю брючным ремешком. Задрав китайцу лытки назад, Созинов накинул ему на руки бечёвку, крепко стянул и соорудил три прочных узла — развязать их мог только он сам, остальным они были не по зубам, можно было разрубить узел, но развязать — ни в коем разе. Егор приказал хунхузу лечь на землю. Красноречиво ткнул в него стволом винтовки:

   — Жди меня!

А Василий Созинов тем временем допытывался у своего пленника:

   — Янтайский Лао был здесь? Участвовал в налёте?

   — Был, — признался хунхуз.

   — Где он сейчас?

   — Там! — хунхуз вздёрнул голову, засинел от натуги и показал подбородком на опушку леса.

   — Э-э-э! — будто подстёгнутый, взвился младший урядник. — Даёшь Янтайского Лао! — Он вскинул над головой винтовку, воинственно тряхнул ею. — Даёшь этого каторжника!

На него надвинулась полоса кустов, он проскочил сквозь заросли, как поезд через тоннель, только сбитое с листвы комарье противно запищало над головой, выпрыгнул на полянку, посреди которой лежал хунхуз — судя по тряпично вывернутой и неловко подогнутой под тело ноге — мёртвый, пронёсся над ним и снова врезался в полосу кустов.

Столкнулся с Ребровым, чуть не сбил его с ног, тряхнул мокрой, в туманной мороси головой:

   — Где Янтайский Лао?

   — Если бы я знал!

Группы Подголова и Реброва свои задачи выполнили — отсекли часть хунхузов от леса и уложили их — частично повязали, частично отправили в вечную командировку на тот свет — каждому судьбу определили индивидуально. Горстка хунхузов всё-таки просочилась в лес, и стражники теперь гнали её к реке, надеясь прижать разбойников к широкой воде либо — что было ещё лучше — загнать в сырой, труднопроходимый угол, образованный с одной стороны рекой, а с другой — чистым говорливым ручьём, окружённым топью. Отсюда хунхузы точно бы не ушли, все оказались бы в руках стражников.