Амур-батюшка - Николай Задорнов

Она все еще свежа. Лицо у нее грязное, волосы косматые, глаза маленькие, черные, румянец такой, что не заглушить, кажется, ни копотью от печки, у которой она возилась с утра, ни пылью из амбара, где сейчас идет уборка. Она не очень молодая, а выглядит как девка.

Одака в своем рваном синем халатике, из-под которого видны голые, красные от мороза колени, переминалась с ноги на ногу, словно что-то хотела сказать.

Вошла Майога.

– Одака нынче что-то веселая, – насмешливо сказал Кальдука. – Не так ленится!

– У Гао есть работник, – басит жена Маленького.

– Который у них с осени? Немолодой китаец? – встрепенулся Кальдука.

– Он спросил, как ее зовут.

– Не знает, какая она ленивая! Смотри, убью тебя, если будешь бегать к этому китайцу!

– Ну, он еще не старик, – отвечает Одака.

– Пусть купит, если хочет. Следи! – грозит Кальдука жене.

До сих пор Одаку, упрямую, неподвижную как камень, злую, ничем нельзя было пробрать. Мори голодом, бей – чего не захочет, она не сделает. А тут вдруг сама бежит на зов!..

– Одака, ступай наломай дров. Живо!..

В доме Удоги чисто и уютно. На горячем кане, укрывшись шубой, спит Савоська. Он живет то у Бердышова в Уральском, то у брата в Бельго.

Айога чистит рыбу, режет, раскладывает куски на бересте. На что ни взглянет Талака, во всем чувствует она достаток дядиной семьи. Кан, красноватый от обожженной глины, накрыт белыми камышовыми циновками. Край его укреплен блестящим красным деревом. Талака знает: китаец, недавно приехавший в эти места и живущий теперь в работниках у Гао, нашел это дерево в тайге, распилил его, выстрогал длинный брус, натер его до блеска и украсил им кан Удоги.

«Для дяди всегда люди старались, а над нашим отцом только смеются».

Стены в доме Удоги побелены, в углу иконы, на стенах русские картинки, а в рамс висит генерал, весь в золоте. Талака знает – это Муравьев. Дядя Гриша ездил с ним на баркасе, мерял воду.

«Я большая буду, замуж выйду, у меня в доме так же чисто будет, – думает Талака. – Икону повешу, известки достану, блох всех выведу. Будет чище, чем у Гришки. Как у русских будет, как у Анги».

Талака бывала у сестры в Уральском и видела, как живут русские.

– Что, Кальдука сам прийти не может? – спросил Удога.

– Он боится, – угрюмо басит Талака. Голос у нее перехватило. – Торговец у горбатого сидит… Иди к отцу, – сердито говорит она.

Айога издала какое-то раздраженное восклицание. Старик молчит. Талака думает, что дядина жена, наверное, опасается, как бы Кальдука опять не стал попрошайничать. Обидно за отца.

Вбежал Охе в теплой куртке китайского покроя и в ватных штанах. На его груди белый шелковый квадрат с золотым иероглифом. Эту новенькую, очень красивую курточку купила ему мать. На голове низенькая круглая шапочка с короткими полукруглыми ушами. Мальчик держит в руке по-весеннему багровый прут краснотала. Он ухватил Талаку за халат, потянул, показал ей новую игрушку. Савоська сделал ему «копиури». Это палочки и петля. Надо пропустить деревяшку через петлю и распутать веревочку.

Пришла толстая красавица Тадяна – бывшая жена Денгуры. Ее украл из Мылок смелый охотник Гапчи. Это та самая женщина, из-за которой враждовали два стойбища.

– Свекор и муж скоро с охоты придут, – заговорила она, – а муки нет лепешек испечь. Крысы все поели, – лукаво добавила она. – В лавку нельзя пойти, муж не велит бывать там.

Тадяна чуть заметно ухмыляется и косится на Удогу черными маслянистыми глазами. Айога знает, что все это соседка говорит нарочно. Пока муж на охоте, Тадяна распутничает с лавочниками.

Удога отложил наконечник стрелы, которую он точил, и поднялся.

– Уй, всё рыбу и рыбу едим! – капризно говорит Айога, как бы жалуясь на мужа. – В тайге сохатый лежит. Оленя убили, а сходить некому… Все сидят дома и Кальдуку жалеют.

Старик стал одеваться.

– Ой, как мяса охота!.. Чего Савоська все спит?.. Шли бы с ним в тайгу.

Удога и сам недоволен братом. В самом деле, Савоська все время лежит на канах, жалуется, будто бы грудь болит.

– Рыбу плохую ловит, калугу не поймал, мало на проруби сидит.

– Сама с ним говори, – отмахнулся Удога и ушел.

– Иди, чего тебе! – прикрикнула Айога на Талаку.

Жена старого Удоги, молодая женщина Айога, – разбитная хозяйка. Ее дом – полная чаша. Она верна мужу, но ей всегда любопытно послушать, что рассказывает красавица Тадяна о своих любовных похождениях.

Когда все ушли, женщины оживленно заговорили. Савоська зашевелился на кане. Он поднялся, уселся, долго кашлял и, наконец, выбранился. Айога подала старику чашку чумизы. Женщины с нетерпением поглядывали на него, желая, чтобы он поскорее наелся и ушел.

– Скажи, Удога, почему Гао не хотят сказать мне, сколько я должен? – сетовал Кальдука Маленький. – На улице вчера встретили, грозились.

Пришли старики гольды: Кирба, Офя и Хольчика. Они принесли с собой стегно сохатины и бутылку водки.

Маленький обрадовался.

Девки разрубили мясо и сварили похлебку. Кальдука поставил столик и чашечки. Он быстро захмелел, стал плакать и жаловаться на торговцев, что они рассказывают про его дочерей разные гадости, поэтому их никто не сватает.

– За это судить нужно! – молвил Удога, знавший русские законы. – Это клевета!

Водку выпили, похлебку съели, остатки отдали девкам. Они уселись в углу фанзы тесным кружком и хлебали молча, лишь изредка с сердцем перебраниваясь из-за кусков.

После обеда сутулый старик Офя достал колоду карт.

– Теперь поиграем! – сказал он. – Эх, жизнь хороша!..

Удога решил помочь Маленькому.

– Пойдем в лавку и поговорим обо всем толком.

– Боюсь туда идти, – виновато улыбаясь, зашептал Маленький и сложил на груди сухие кулачки. – Побьют.

– Побьют, зато все знать будешь, – сказал Кирба.

Всем надоела вечная тяжба Кальдуки с торговцами, и гости посмеивались над его бедами.

Удога и Кальдука пошли в лавку.

– Чего тебе? – встретил Маленького толстый Гао.

Отстранив рукой толстяка, Удога заговорил с Гао-старшим. Тот длинно объяснил, что долг Кальдуки очень велик.

Подвыпивший Маленький вдруг осмелел.

– Ты все врешь! – крикнул он. – Давай мне буды, риса… Котел сорок соболей стоит. Зачем котел забрал? Может, уж продал мой котел?

Гольды поспорили, но толку не добились.

В пылу гнева Гао снова наговорил Удоге обидных слов.

– Не думай, что ты важный человек… Я сам помогал русским! Мы с отцом отдали войскам Муравьева все запасы. Кормили хлебом голодающих солдат, шедших по льду. Я никогда не хвастаюсь! Мой отец Гао Цзо, и я его сын. Но я никогда не вспоминаю своих заслуг! Я – льготный! – неожиданно закричал он по-русски. – Я – льготный! Моя ничего не боится!

– Ну, погоди!.. – пригрозил ему Удога.

В фанзе Маленького шел оживленный картеж. Савоська сидел среди стариков и дребезжал старческим смешком. Кирба выигрывал и с силой хлестал картами по столику.

Никто не удивился, что Удога и Кальдука пришли ни с чем.

– Не побили тебя? – обратившись к Удоге, с горечью и насмешкой спросил Савоська. – Ты хотел показать, что можешь пойти в лавку и напугать торгашей. Нет, ты не Егорка!

Удоге сильно не нравились рассуждения брата.

«В Бельго люди глупые, – возвращаясь домой, думал он. – Не понимают, что я хотел для них же постараться, еще радуется, что торговцы меня обидели. Даже брат оскорбил меня!»

Поздно ночью явился домой Савоська. Он был вдребезги пьян.

– Иди завтра в тайгу за мясом, – сказал Удога.

– Сам иди! – пьяно крикнул Савоська. – Тебя и так всегда кормлю, мясо и рыбу добываю, а ты мне всего жалеешь. Я не ленюсь, ты знаешь, но мне обидно… – Савоська всхлипнул, горькие мысли пришли ему в голову. – Я из-за тебя всю жизнь погубил! – вдруг закричал он и стал рвать на себе одежду.

Испуганная Айога выглянула из-под одеяла.

– Уходи! Уходи из дому! Ступай к Кальдуке, – вскочил Удога и толкнул брата с кана.

– Убью тебя!.. – дико заорал Савоська, выхватывая нож.

Удога схватил брата за руку, вырвал нож, поволок Савоську к двери. Тот захрипел, глаза его выкатились в ужасе. Удога вытолкнул его из дому.

– Как дрались, меня напугали! – плакала Айога.

– Тебе не жалко, что я брата бил! Тебе себя жалко, что напугалась, – с обидой ответил ей Удога.

Наутро он сам отправился в тайгу за мясом. Вчерашняя злость прошла. По хребту, на красной заре восхода, чернели узорчатые лиственницы. С горы Удога поглядел вниз. В синих снегах из крохотной фанзы Савоськи курился дым.

«Брат не спит, топит», – подумал старик, и ему стало жалко Савоську. Он вспомнил, каким смельчаком был его брат смолоду, как служил он у Невельского, как еще прежде вместе подняли они восстание против маньчжур. «Какие мечты тогда у нас были!.. И вот теперь трудная жизнь сломала обоих. Раньше мы врагов били, а теперь друг друга. Проклятые торгаши! Это все из-за них. Они несут разврат в наши семьи, из-за них столько раздоров… Да и мы тоже хороши!»