Московский инквизитор (сборник) - Алексей Макеев

— Мир дому сему, — поздоровался Стас и тут же поинтересовался: — Егорыч, ты нитроглицерин, часом, далеко не убрал? А то ведь пригодиться может.

— Смотрю, с хорошими новостями ты, полковник, пришел, — хмыкнул старик. — Ужинал?

— Какие есть, — развел руками Стас. — Да не затевайся ты, в гостинице поем.

— Ну, там только язву себе наесть можно, — отмахнулся Егорыч. — Миша, скажи Насте, чтобы собрала чего, да возвращайся.

Михаил вышел, а старик закурил, но спрашивать пока ни о чем не стал — ждал сына.

— Егорыч, ты бы не смолил при таком-то сердце, — посоветовал Крячко.

— Все едино помирать, а так — хоть с удовольствием, — ответил тот.

— Смотри, тебе жить, — пожал плечами Стас.

Тут вернулся Михаил, сел рядом с отцом, и Сидоркин-старший обратился к Стасу со словами:

— Ну, рассказывай, что приключилось. Сразу говорю, пока не забыл, Андрей мне сказал, куда людей отвезти, так что таджики завтра там будут и все что нужно раскопают. А теперь давай ты.

— Егорыч, ты кого в кресло директора детдома посадил? — ласково спросил Стас.

— Давай без этих штучек, — поморщился старик.

— Ты вот сегодня людям сказал, что деньги на детдом даешь, так ты бы хоть поинтересовался, куда они идут. На какие шиши Зоя Леонтьевна при своей грошовой зарплате вся золотом обвешана? Обручального кольца я на ней не заметил, насчет богатого любовника тоже сильно сомневаюсь — уж больно у нее глаза голодные, даже со мной от великой нужды кокетничать пыталась. Да и не полезла бы замужняя женщина, у которой семья, дети, внуки, в такой хомут.

— Вот ты о чем, — помрачнел Егорыч. — Хорошо, проверю. Это все?

— Да стал бы я из-за одного этого ноги бить, — усмехнулся Крячко. — Ты помнишь, как в 2004-м восемь мальчишек из детдома сбежали?

— Как же такое забудешь? А что?

— Проболтались они где-то побольше месяца и вернулись в детдом в начале ноября, а пожар-то был 5-го числа, это тебе ни о чем не говорит?

Старик откинулся на спинку стула и рявкнул:

— Настя! Долго тебя ждать?

— Да бегу уже! — раздалось из-за двери.

Женщина вошла и, видя, что хозяин не в духе, быстро все расставила на столе и выскользнула из комнаты как тень. Старик налил себе водки, выпил, закусил дымом и спросил:

— Намекаешь, что они там были?

— Доказательств нет, но чутье старого сыскаря говорит, что были, — ответил Стас.

— У нас по-простому: наливай и пей, да закусывать не забывай! — предложил Егорыч. Стас последовал его совету, а старик между тем сказал: — Ну, чутье старого сыскаря со счетов не сбросишь, только Зойка здесь при чем?

— Сейчас объясню. Она давно на место директора зарилась, а поставили Зотова. Что он за человек, говорить не буду — незнаком, но то, что Зойка своих намерений не оставила, это точно. Просто удобного момента ждала и дождалась. Был там такой отъявленный хулиган — Дмитрий Ломакин, который Зотова ненавидел. Чем уж она его прельстила, не знаю, но то, что он на ее уговоры поддался, — факт. Вот скажи мне, Егорыч, ты мужик жизнью битый, — какой уголовник пойдет в побег по осени?

— Только самоубийца, — уверенно заявил старик.

— Вот! А Ломакина, как я выяснил, жизнь тоже хорошо во все зубы пожевала. Так чего же он в побег сорвался в конце сентября, да еще семь мальчишек несмышленых с собой прихватил? Они ведь ему не подмогой, а только обузой были.

— Понял я, о чем ты, — покивал Егорович. — Они ему для количества нужны были, чтобы скандал погромче получился. Зотова бы тогда с треском сняли, а Зойка на его место села.

— Только скандала не получилось, потому что цену Ломакину все хорошо знали. Зотов сам понял, что не его это — с детьми работать, и ушел, а Зойка не без твоей помощи до власти дорвалась.

— Ты на больной мозоли не прыгай, — огрызнулся старик.

— Так ведь и это еще не все! — выразительно проговорил Крячко. — Как только Зойка директрисой стала, она тут же всех восьмерых в другой детдом перевела. Вот представь себе, Егорыч, что ты полсрока в одном лагере отмотал, где всех и все знаешь, связи налажены и никакие неожиданности тебе не грозят. А тут тебя — раз! И в другой лагерь переводят, где ты за новенького, никого и ничего не знаешь и каждая «шестерка» тебя гнобить пытается. Каково тебе будет?

— Сука она! — процедил Егорыч сквозь зубы.

— А ты знаешь, зачем она это сделала?

— Чтобы Ломакин не проболтался, а остальных — просто за компанию, чтобы подозрений не вызывать, — тихо произнес Сидоркин-младший.

— Правильно, Михаил Ильич! — кивнул Стас. — Она их в Воскресенский детдом, что в Рязанской области, сплавила, документы якобы в архиве водой залило, а то, что у нее оставалось, приехавший навестить детей Зотов забрал! Он, как узнал, что она натворила, так чуть не убил ее.

— Ты насчет Зойки не волнуйся, я с ней по-свойски потолкую! — успокоил его старик, пристукнув кулаком по столу.

— Егорыч, а ты не помнишь, кто говорил, что женщин бить нельзя? — насмешливо заметил Крячко.

— Ты, полковник, хрен с пальцем не путай! Есть женщины, а есть суки рваные! А про них речи не было! Ты ешь давай! Зря, что ли, Настя старалась! Да и мы с сыном тоже повечеряем.

Стас вышел от Сидоркиных сытый и успокоившийся насчет детдома — Зойка там явно долго не задержится. Посмотрев на часы, он понял, что идти в управление уже поздно, и отправился в гостиницу. О том, что он вдрызг разругался с Гуровым и перебрался в другой номер, он не жалел — в конце концов, должен же был хоть кто-то сказать ему правду в глаза. А если Лева так ничего и не поймет, значит, так тому и быть! В гостинице он вошел в уже свой номер, разделся и лег спать — прошлой ночью практически ведь и не спал.

А вот у отца и сына Сидоркиных, когда он ушел, разговор еще не закончился.

— Папа, я Зотова хорошо помню и ничего не забыл, — сказал Михаил. — И не простил! Но на фоне Зойки он выглядит человеком порядочным. Он-то, по крайней мере, не врал, не подличал, не воровал и детей действительно любил.

— Да найдем мы на место Зойки хорошего человека, — успокоил его отец. — Поищем и найдем.

— Папа, ты этому полковнику веришь?

— Не абсолютно, но да, — кивнул старик. — Он, конечно, хитрит, но у него ведь служба такая. Да и какой настоящий русский мужик без хитрецы? Без нее и черта в дурачка не обыграешь, и сам можешь в дураках остаться.

— А что ты о Гурове думаешь?

— Не знаю пока, я же его не видел. Справки я о нем навел — тот еще волчара, но мужик вроде бы порядочный, подлостей никому не делает да и начальству не кланяется. Слава о нем, во всяком случае, именно такая идет. Но гонору, все говорят, как у сучки блох, аж впереди него бежит. Ошибки свои признать для него — нож острый. Вот Крячко, например, сначала человек, а уже только потом мент, а Гуров — наоборот: он по сути своей мент, может, даже родился таким, а уже только потом — человек. Несчастный он! Жизнь свою не прожил, а прослужил! Он ее, по сути, и не видел.

— Знаешь, у меня парнишка есть один, из новеньких… Ну, тот, что мне насчет останков позвонил. Так он Гурова тоже несчастным назвал.

— Так это только слепой не увидит, — отмахнулся Егорыч и раздраженно спросил: — Ты мне все-таки скажи, почему не приказал те останки закопать?

— Папа! Если бы был один, я бы так и сделал, собственными руками. Но там были таджики, которые со временем выучат русский язык и обязательно кому-нибудь об этом расскажут, да и охрана моя. Сегодня они мне служат, а завтра — другому, ему и доложат. Зачем же кому-то козыри против себя давать? — объяснил Михаил. — Я безусловно верю только тебе, маме и жене.

— Трудно тебе, сынок, — вздохнул Егорыч. — Мне-то было на кого опереться — время было другое, да и люди моего поколения более честными были, а вот тебе все приходится одному тащить.

— Ничего, папа, я справлюсь, — улыбнулся ему Михаил. — Когда ты рядом, мне ничего не страшно.

Он, как в детстве, прижался головой к плечу отца, и лицо у него сейчас было совсем не властное и жесткое, а «домашнее» и даже детское, но таким он позволял себе быть только среди своих.

Гуров же после ухода Крячко окончательно зарылся в документах, которые все подтаскивали и подтаскивали. Он просмотрел их все, но они ему ничего не дали, милиция тогда никого не нашла. Дети либо исчезали с концами, либо появлялись возле своих домов, словно сами собой, и родители забирали свои заявления. Поговорить со своими детьми они никому не позволили, и Лев их прекрасно понимал. И все семьи уже давно уехали из района. Да «домашние» дети Гурову были и не нужны — запуганные насмерть, они и тогда мало что могли бы рассказать, а уж через столько лет… Ему нужны были те, что постарше, кто вырос в неблагополучных семьях, состоял на учете в детской комнате милиции, практически беспризорничал, за кем водились кое-какие грехи. Они на улице рано повзрослели, так что как раз и могли хоть что-то запомнить. Номер стоявшей во дворе машины, хоть какую-нибудь особую примету того, кто над ними измывался: татуировку, шрам, характерное слово… Тут любая мелочь была важна. Гуров хотел найти хоть что-то, от чего можно было бы оттолкнуться и начать разматывать этот клубок. Он знал, что, если сможет добраться хоть до одного клиента того притона, дальше будет легче. Он вытрясет из него имена других клиентов, потому что тот мужик из Сабуровки говорил, что, бывало, и на нескольких машинах приезжали. А там и до организатора всего этого мерзкого бизнеса добрался бы. Самая главная цель для Гурова была — именно он, организатор! Ведь когда у него здесь все сорвалось, нет никакой гарантии, что он не создал что-то подобное в другом месте. И, может быть, сейчас где-то в другом районе области работает такой же притон, где снова издеваются над детьми. Конечно, Лев помнил, как Стас сказал, что кто-то уже выбивал всю эту информацию из якобы Самойловых. А если это было не так? Если мстители… — да, вот правильное определение — именно мстители! — если они просто вымещали на Самойловых свою ярость? Но, предположим, они получили эту информацию, а что дальше? В том, что детей освободили местные, у Гурова никаких сомнений не было, но как они смогли бы добраться до тех, кто приезжал в тот притон на дорогих машинах и явно с охраной? Не по зубам им такое!