Московский инквизитор (сборник) - Алексей Макеев

— Петр! А подними-ка ты свои армейские связи и выясни, где служил капитан Зотов Олег Павлович, уж очень он меня интересует! И информацию передай лично мне, потому что Лева сейчас основной версией занят, так что нечего его отвлекать — вдруг моя пустышкой окажется? — и продиктовал тому все необходимое.

Дело в том, что Крячко вспомнил рассказ кастелянши о побеге из детдома восьми мальчишек, не выдержавших установленной там Зотовым военной дисциплины. Они сбежали в конце сентября, а, проболтавшись неизвестно где побольше месяца, вернулись в ноябре, больные и несчастные. Вот у Стаса и возникла мысль, а не были ли они в том доме? То, что директор детдома обязательно подавал заявление в милицию — несомненно, но раз они все вернулись, то разыскное дело закрыли. Значит, нужно немедленно поднять его из архива и попытаться найти их, подумал он, но по здравом размышлении решил, что делать это ни в коем случае нельзя, потому что одно дело — Зотов и совсем другое — дети. Размышляя на эту тему, Стас в автоматическом режиме дошел до химчистки, забрал оттуда вещи Гурова и понес их в гостиницу. Лев встретил его отнюдь не с распростертыми объятиями.

— Ну ты бы хоть меня предупреждал о том, что делать собираешься, — ворчал он, одеваясь.

— А ты думаешь, я не знаю, что ты только под утро заснул? — огрызнулся Крячко. — Вот и делай после этого людям добро! Сам же виноват окажешься! В следующий раз пальцем о палец не ударю, будешь ходить, как чушка, изгвазданный!

— Значит, ты тоже не спал, — виновато вздохнул Гуров.

— А это, Лева, как в том анекдоте, когда на исповеди поп у бабы спрашивает: «С чужими мужиками спала?» А она ему мечтательно так отвечает: «Эх, батюшка! Да разве же с ними уснешь?» Ну, ничего, зато, начиная с этой ночи, будем спать в разных комнатах — мы к матери Фомина переезжаем. Там и все удобства есть, и кормить она нас будет.

— С чего это вдруг он так осмелел? — язвительно поинтересовался Лев.

— Брось! — поморщился Крячко. — В каждой избушке свои игрушки! Ну, правит здесь бал Егорыч, и что? Нечего было с его сыном собачиться! Причем на пустом месте! Они нормальные мужики! Надеюсь, что ты из-за своей всегдашней фанаберии не собираешься отказываться от переезда? Не взбрыкивай ты, хотя бы из жалости ко мне!

— Согласен, но единственно из сострадания к тебе, — ответил Гуров. — Что нового произошло, пока я спал?

Крячко добросовестно перечислил ему все, что уже успел сделать, о реакции Орлова на местные дела, о странном письме из посольства Таджикистана, на что Лев просто отмахнулся — не до него сейчас, и в красках описал выход Егорыча к народу.

— А что такого интересного ты узнал, когда пройтись пошел? — спросил Гуров. — У тебя, когда ты вернулся, такой вид загадочный был.

— Да просто в церковь я забрел, потолкался там среди стариков и узнал, что Егорыч, оказывается, местный церковный староста. А на день своего ангела, то есть мученика Ильи Персидского, что 10 апреля отмечают, деньги на новую ограду для церкви пожертвовал!

— А-а-а! Ну, это к делу не относится, — сказал Лев. — Знаешь, Стас, я тут вспомнил, как ты говорил о побеге из детдома восьми мальчишек. Найти бы их надо.

— А что это нам даст? Прошло десять лет, дети давно уже покинули детдом, кто-то из них, может, и остался в городе, но вот захочет ли он с тобой разговаривать? Ты представляешь, что им там пришлось пережить? А теперь приходит незнакомый человек, сверкает корочками и начинает копаться в его прошлом, о котором он изо всех сил старается забыть. Ты бы в такой ситуации стал перед кем-нибудь душу наизнанку выворачивать? — задумчиво произнес Стас, потому что именно эта мысль остановила его, когда он сам подумал о том, что нужно найти тех восьмерых мальчишек. — Да и что ты хочешь конкретно узнать? Как их туда заманили? Что там с ними делали?

— Я хочу выяснить, кто и как их освободил, — объяснил Гуров.

— Зачем?

— Эти люди были в том доме, убили охранника, допрашивали якобы Самойловых, а потом казнили их… — начал было Лев, но Стас, вскочив, заорал на него, что позволял себе за все годы только несколько раз:

— С меня хватит! Люди, которым впору при жизни памятник ставить за то, что детишек из сексуального рабства вырвали, для тебя преступники? Которые совершенно заслуженно и справедливо покарали этих сволочей, для тебя преступники? А теперь представь себе, что было бы, если бы детей освободила милиция! Их, и так замордованных, чужие люди стали бы расспрашивать, а что это с ними такое делали чужие дяди? — язвительно произнес он. — Показания бы с них снимали! На экспертизы водили! Просили словесный портрет насильника составить! Заставляли бы детей снова и снова переживать то, что с ними случилось! От такого ведь и свихнуться можно! А город маленький, как чего ни скрывай, все равно слухи поползут — я в этом сегодня наглядно убедился! Родители, которые и так до времени поседели от переживаний, не знали бы, куда от стыда глаза девать! И продолжалось бы это не месяц, не два и не три! Пока бы еще всех насильников нашли! Если бы нашли! — подчеркнул он. — А потом суд! И каким бы он ни был закрытым, а слухи все равно просочились бы! И людям, которые понимали, что их детям в родном городе нормальной жизни уже никогда не будет, пришлось бы с насиженного места сниматься и перебираться куда-нибудь подальше, где их никто не знает, и заново жизнь начинать. А вдруг кого-то из насильников уже после суда бы нашли? И что тогда? Все заново переживать? Мы не знаем, сколько детишек тогда пострадало, но у всех у них жизнь сейчас более-менее наладилась, старые раны зарубцевались, а теперь ты со своими сапожищами к ним в душу полезешь? А за те десять лет, что прошли, эти сволочи, что над ними измывались, скорее всего, уже на свободу бы вышли — у нас же по отношению к преступникам самый гуманный суд в мире! А есть вещи, которые прощать нельзя! Знаешь, Лева! Я вот сейчас на тебя смотрю, и мне страшно становится! Ты, поборник закона, Новоленск вспомни! Значит, за то, что тебе и сибирякам позволено, другим нужно в тюрьму идти? Ну и как? Удобно тебе по двойным стандартам жить? Совесть нигде не жмет? Только кто ты после всего этого? А просто сволочь законченная!

Стас выскочил из номера, так шарахнув дверью, что штукатурка посыпалась. Гуров сидел, уставившись в пол. Он знал, что людям с ним трудно, да ему порой с самим собой было не легче, но он ничего с этим поделать не мог — что выросло, то выросло! Но Стас! Его верный друг Стас сейчас даже не захотел его дослушать до конца, поэтому понял все совершенно неправильно. Высказал все, что накипело у него на душе за многие годы, и ушел. Значит, действительно наступил предел его терпению, на что он, в общем-то, уже намекал. И винить за это Льву было некого, кроме себя самого. А ведь он, начиная разговор, имел в виду совсем другое, потому что про Новоленск никогда не забывал, но никакого раскаянья и угрызений совести при этом не испытывал. И Лев страшно обиделся на Стаса, причем не за то, что тот ему наговорил, а за то, что домыслил то, чего у него и на уме-то не было. Горестно вздохнув, Лев разложил по карманам вещи и документы, надел куртку и пошел в управление.

К его удивлению, Стаса там не оказалось. Решив, что он пошел пройтись, чтобы остудить буйну головушку, Лев попросил принести из архива разыскное дело о побеге из детдома восьми мальчишек и стал его изучать. А Стас тем временем, дождавшись в буфете, когда Лев уйдет из гостиницы, снял себе другой номер и перенес туда свои вещи, хочет Гуров жить с полным комфортом — пожалуйста, а ему, Крячко, и здесь не дует! И вообще он решил впредь держаться с Гуровым строго официально. А что? Все в жизни бывает — был друг, да протух! Не держать же при себе эту гниль! Выбросить, и вся недолга!

Устроившись на новом месте, Стас тоже пошел в управление. Заглянув к Фомину, он предупредил его, что из гостиницы никуда перебираться не собирается, а вот Гуров как хочет. «Следак» озадаченно на него посмотрел, а потом махнул рукой — разбирайтесь, мол, сами. Заявившись в отведенный им с Гуровым для работы кабинет, Стас только что каблуками не щелкнул у порога и заявил:

— Полковник Крячко прибыл для получения дальнейших указаний.

— Прошу вас пойти в детдом и выяснить, когда и куда выбыли вот эти его воспитанники, — сухо сказал Гуров и протянул Крячко отксерокопированный список из восьми фамилий.

— Разрешите выполнять? — по-военному спросил Стас.

— Идите, — кивнул Лев.

Крячко четко развернулся и ушел, а Гуров стал изучать материалы дальше. Он читал и не верил ни слову из того, как мальчишки объясняли, где они были все это время. По их версии, они болтались по Подмосковью, ночевали в заброшенных домах по деревням, воровали оставшиеся на дачах овощи и фрукты, и все в этом духе. О том доме в Сабуровке там не было ни слова, а поскольку никто о нем ничего не знал, то их об этом и не спрашивали. А вот если бы знали и спросили, то мальчишки, глядишь, и раскололись бы, потому что младшему из них было всего восемь лет, а старшему — четырнадцать. Правда, все разговоры велись в присутствии Зотова, так что нажать на мальчишек при любом раскладе не было никакой возможности. Потом Гуров уже с позиции новых знаний пересмотрел разыскные дела, по которым другие дети после отсутствия от нескольких дней до месяца вернулись домой, и нашел в объяснениях то же вранье. Оставалось только ждать результатов работы участковых, которые должны были найти тех выросших детей, кто находился в пределах досягаемости.