Московский инквизитор (сборник) - Алексей Макеев

— Так он не узнал, он специально подслушал, — возразил Стас и рассказал, как дело было.

— Господи! Да как же вы его терпите? Гнать его надо в три шеи! — возмутился Егорыч.

— Мы терпим?! — взвились Косарев и Фомин.

— Понял, из-за меня его держали, — вздохнул старик. — Ну, так больше не держите, пусть на все четыре стороны катится! Увольняйте по любой статье, по какой захотите. Это же надо было опять так город взбаламутить!

— Ничего, — мстительно заметил Косарев. — Когда бабы до первоисточника все-таки доберутся, кое-кому очень сильно не поздоровится! Матрена очень грозно настроена.

— Да видел я, когда сюда ехал, как она на всех парах куда-то мчалась. Если бы у моей машины на пути оказалась, сшибла бы нас и не заметила, — хмыкнул Егорыч и вернулся к делу: — Значит, как я понял, что-то такое все-таки было.

— Да, но не у нас, а десять лет назад и в Сабуровке, — ответил Фомин. — Почти полтора года над детишками измывались. Завтра приедут специалисты и будут обследовать территорию вокруг дома в поисках захоронений — вряд ли они детей лечили.

Егорыч побледнел и схватился за сердце, Фомин тут же бросился за водой, а старик свободной рукой достал из кармана тюбик с нитроглицерином и протянул его Стасу, потому что тот стоял ближе всех, прошептав:

— Парочку.

Крячко высыпал себе на ладонь две таблетки и сам вложил их в рот старика. Егорыч отдышался, попил воды и слабым голосом проговорил:

— Позвоните и скажите, куда людей прислать, я таджиков дам. Нечего вашим ломами да лопатами махать — другая у них работа. Если деньги нужны будут на экспертизы какие-нибудь, я тоже дам. Родители-то столько лет живут и не знают, что с их детишками приключилось, а хуже неизвестности ничего на свете нет. А так хоть могилка будет, куда можно прийти и поплакать. Ну, и молебен за упокой души невинно убиенных я закажу. Батюшка у нас хороший, душевно отслужит.

— Илья Егорович, может быть, врача вызвать? Или «Скорую»? — спросил Фомин.

— Нет, я сейчас Женьку дождусь и домой поеду — Наталья мои болячки лучше любого врача знает, — отказался старик. — Да и отпустило уже. А поганца этого я сейчас уму-разуму поучу!

— Лучше бы он Варьку свою уму-разуму поучил, — сжал пальцы в увесистый кулак капитан.

— Не то ты, Леша, сказал! Не то! — покачал головой Егорыч. — Да разве же можно женщину бить? Она и так Богом наказана — ей же рожать приходится. Нам-то, мужикам, одно удовольствие, а им? Вот Мишку моего врачиха как-то уговорила при родах присутствовать — мол, сейчас так принято, Надюше от этого легче будет. Ну, и кого нашатырем откачивали? Ее? Не-е-ет! Его! Это Надюшка наша еще легко рожает, а другие бабы по суткам мучаются. А вот Мишка после этого неделю как пришибленный ходил, а потом поклялся, что больше не допустит, чтобы его жена так страдала. Хорошо, она сама его на третьего уговорила, а потом уже и остальные пошли. А ты говоришь — бить. Не можешь ты с женой жить, так уйди! Потому что бить ее, по большому счету, и не за что — сам же дурак, что не разглядел вовремя, на ком женился. — Он тяжко вздохнул, посмотрел на часы и возмутился: — Да скоро, что ли, Женьку привезут?

Косарев позвонил дежурному, и тут на весь кабинет раздался его взволнованный голос:

— Товарищ майор! У входа толпа собралась. Люди кричат о каких-то педофилах и вас требуют.

Косарев стал подниматься, но Егорыч остановил его:

— Сиди! Сам к народу выйду! — и направился к дверям, приговаривая на ходу: — Господи! Это же надо было такое натворить! Вот дурак-то! Ну, ничего, сейчас он у меня за все свои художества сполна получит!

Андрей Федорович, Фомин и Стас пошли за ним следом, и Крячко шепотом спросил у Косарева:

— Думаешь, он сумеет народ утихомирить?

— Раньше получалось, — ответил тот.

Старик вышел на высокое крыльцо, встал на краю верхней ступеньки и молчал, а ждавшие его на улице охранники тут же оказались рядом с ним, бдительно посматривая по сторонам. Толпа состояла в основном из женщин, причем лица некоторых из них были уже действительно расцарапаны, а волосы пребывали в отнюдь не художественном беспорядке, но попадались и старики. Из нее раздавались разные выкрики, порой и угрожающие, но при виде Сидоркина все стали потихоньку успокаиваться, а потом и совсем смолкли. Выглядел сейчас Егорыч как могучий, старый, мудрый дуб над мелкой, неразумной порослью. Дождавшись абсолютной тишины, он начал говорить:

— Люди добрые! Вы меня хорошо знаете. И о том, как я душой за детишек болею, тоже. На детский дом деньги даю? — Ответом ему был нестройный хор голосов. — На церковь жертвую, чтобы воскресная школа там работала? — В ответ все одобрительно загудели. — Вот и сейчас я, слухи эти поганые узнав, сюда пришел. Разговаривал и с Косаревым, и с полковником московским. Так вот! Истинный вам святой крест, — он размашисто перекрестился, — нет у нас в городе никаких педофилов!

— Люди зря говорить не будут! — выкрикнула из толпы какая-то женщина.

— Смотря какие люди, — возразил Сидоркин. — Бывают и такие, что услышат звон, да не знают, где он. Или мне вам про ядовитых змей с собаками-людоедами напомнить? Вон герой стоит! — показал он на Новикова. — Мало того что разговор начальства подслушал, так еще и Варьке все растрепал, а у той ума меньше, чем у курицы, вот и пошла языком чесать!

— Значит, разговор-то был, — не унималась все та же женщина.

— Был! — честно ответил старик. — Только говорили о делах давних и не у нас произошедших! Дайте-ка мне сюда Женьку! — Разглядев в толпе старика с клюкой, он обратился к нему: — Митрич! Дай-ка мне свой подожок на время!

Перепуганного Новикова толпа пинками и толчками прямо-таки вынесла к ногам Сидоркина:

— Дядя Илья! — заскулил тот.

Егорыч, нагнувшись, уцепил его за ухо и заставил подняться, а потом, опять же за ухо нагнув его вниз, начал охаживать палкой по спине, приговаривая:

— Это тебе, чтобы пост свой не бросал! Это, чтобы под дверью не подслушивал! Это тебе, чтобы языком направо-налево не трепал! А это за то, что меня вовремя не послушался и на дуре женился! — Выдохшись, он отпустил ухо парня и устало проговорил: — А теперь пошел прочь! И пусть все знают, что не родня ты мне больше! Из полиции тебя, считай, уже выгнали, а я тебя к себе на работу не возьму — мне дураки не нужны! — Парень рванул сквозь толпу, получая по дороге новые пинки и оплеухи. — Ну, все! Расходитесь по домам! А то у баб небось еще и обед не сварен, и полы не метены! И живите спокойно — никаких педофилов в городе нет!

Бурно обсуждая произошедшее, толпа начала расходиться. Наблюдавшие за происходившим из дверей Стас, Косарев и Фомин вышли на крыльцо.

— Ну, Егорыч, ты и сила! — восхитился Крячко.

— Дай вам Бог здоровья, Илья Егорович, — благодарно сказал Андрей Федорович. — Меня бы они и слушать не стали.

— Угробите вы меня раньше времени, — покачал головой старик. — Кому от этого лучше будет? Ладно, поеду я домой — своих-то мне надо успокоить.

— Подожок-то мой отдай, — подсунулся к нему Митрич. — Рано тебе еще с ним ходить, хоть ты и старше меня. Эк ты им размахивал! Как Илья Муромец дубинкой! Хорошо, что не сломал!

Сидоркин уехал, площадь перед управлением опустела, и Косарев подозвал к себе стоявшего в стороне пэпээсника:

— Где вас черти носили?

— Так подъехать — подъехали, а через толпу пробиться не смогли, — объяснил тот. — Ну, не дубинкой же мне было людей разгонять? Вот и стояли, ждали, чем дело кончится.

Тут Крячко, глянув на часы, спохватился:

— Мне же в химчистку надо, а то у меня Гуров из номера выйти не может. Он же меня с башмаками слопает!

Отказавшись от машины, Стас быстро пошел в химчистку, но, поскольку в первый раз он шел туда с Фоминым и за увлекательным разговором о грядущих бытовых удобствах и перспективах домашнего питания как-то не очень запомнил дорогу, теперь ему пришлось внимательно смотреть по сторонам. Он уже прошел мимо какого-то учреждения, когда до него дошел смысл висевшей возле дверей вывески. Крячко резко развернулся и вошел внутрь — это было районо. Предъявив удостоверение и попутно обаяв всех женщин, независимо от возраста — а уж это Стас умел, он уже через пятнадцать минут сидел и смотрел личное дело бывшего директора детдома Зотова Олега Павловича. Выписав оттуда все, что ему было надо, и мило распрощавшись с женщинами, Крячко уже с улицы позвонил Орлову и попросил:

— Петр! А подними-ка ты свои армейские связи и выясни, где служил капитан Зотов Олег Павлович, уж очень он меня интересует! И информацию передай лично мне, потому что Лева сейчас основной версией занят, так что нечего его отвлекать — вдруг моя пустышкой окажется? — и продиктовал тому все необходимое.

Дело в том, что Крячко вспомнил рассказ кастелянши о побеге из детдома восьми мальчишек, не выдержавших установленной там Зотовым военной дисциплины. Они сбежали в конце сентября, а, проболтавшись неизвестно где побольше месяца, вернулись в ноябре, больные и несчастные. Вот у Стаса и возникла мысль, а не были ли они в том доме? То, что директор детдома обязательно подавал заявление в милицию — несомненно, но раз они все вернулись, то разыскное дело закрыли. Значит, нужно немедленно поднять его из архива и попытаться найти их, подумал он, но по здравом размышлении решил, что делать это ни в коем случае нельзя, потому что одно дело — Зотов и совсем другое — дети. Размышляя на эту тему, Стас в автоматическом режиме дошел до химчистки, забрал оттуда вещи Гурова и понес их в гостиницу. Лев встретил его отнюдь не с распростертыми объятиями.