Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

В. В. Маяковский в стихотворении «Сергею Есенину» (1926) обращался к погибшему поэту: «Вы ж такое загибать умели, // что другой на свете не умел». [747] Н. А. Клюев в «Плаче о Сергее Есенине» (1926) назвал поэта – «матюжник милый». [748] Сам Есенин давал ироническую оценку своей известности как «ругателя»: «Мое имя наводит ужас // Как заборная, громкая брань» (I, 197 – «Ты прохладой меня не мучай…», 1923).

Обсценная лексика применялась Есениным и по иному назначению: как средство крайне неодобрительной оценки поведения товарища, другого мужчины; как вынужденное и последнее предупреждение перед развертыванием драки, как сигнал к нападению на противника. В. И. Эрлих приводит характерный эпизод: «Саженный дядя лупит лошадь кнутовищем по морде. Есенин, белый от злости, кроет его по всем матерям и грозит тростью». [749]

Обычная деревенская ругательная лексика, зачастую оправленная в пословицы, поговорки и образные выражения пословичного типа, широко использовалась Есениным в его эмоциональных беседах с друзьями. В. И. Эрлих вспомнил несколько таких нарративных образчиков: «Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдешь – пан! Не найдешь – все псу под хвост пойдет!»; «Все они думают так: вот рифма, вот – размер, вот – образ, и дело в шляпе. Мастер. Черта лысого – мастер. Этому и кобылу научить можно! Помнишь “Пугачева”? Рифмы какие, а? Все в нитку!»; «Заладила сорока Якова!». [750]

В. Ф. Наседкин привел еще один есенинский пример: «…прет черт знает как» [751] (о стихах). Сравните те же образы в есенинской поэзии: «А когда ночью светит месяц, // Когда светит… черт знает как!» (I, 167 – «Да! Теперь решено. Без возврата…», 1922); «Иди к чертям» (I, 172 – «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», 1923); «Но коль черти в душе гнездились – // Значит, ангелы жили в ней» (I, 186 – «Мне осталась одна забава…», 1923). В крестьянском сознании ругательство «черным словом», то есть упоминание черта, приравнивалась к ругани «по матушке» и считалось последним делом. [752] Однако в творчестве и жизни Есенина образ черта воспринимался как полноправный персонаж сказок, легенд и быличек, в какой-то степени отражавший народное восприятие догматического православия.

Е. А. Есенина подметила, что Есенин знал ругательную лексику с детства, слышал из уст матери типичные выражения с персонажами мифологической прозы: «Ох, чтоб тебя вихор поднял! – вздыхала мать». [753] Это же выражение до сих пор активно используют в своей речи старожилы с. Константиново: « Вихор вас подыми!». [754] В с. Рождество Лесное Рязанского р-на и обл. в 1990-е годы также бытовала подобная фраза: «ВЕхор их не знает!». [755] В «Ключах Марии» (1918) Есенин использовал символику вихря – как реального, так и мифологического, отвечающего его личным особенностям мировосприятия: «Жизнь наша бежит вихревым ураганом , мы не боимся их преград, ибо вихрь , затаенный в самой природе, тоже задвигался нашим глазам» (V, 212).

Есенинское и диалектное словечко «вЕхорь» («вихрь», «вЕхор») – это не просто обозначение сильного и кружащегося ветра, но и название стихийного духа, мифологического персонажа «атмосферного мифа», который утратил черты определенности и из-за своей низменной природы стал служить ругательством. В лиро-эпических сочинениях Есенина этот персонаж продолжает оставаться жизнеспособным и иногда соседствует с другими духами низшей мифологии: «Выше, выше, вихорь , тучи подыми!» (II, 11 – «Марфа Посадница», 1914); «Крутит вихорь леса во все стороны» (II, 18 – «Русь», 1914); «Соберу я Дон, вскручу вихорь , // Полоню царя, сниму лихо» (II, 22 – «Ус», 1914). Обратите внимание на одинаково расположенные, параллельные синтаксические конструкции – «вскручу вихорь» и «сниму лихо», подчеркивающие их общую мифологическую природу.

Близко к разговорной ругательной лексике располагается фольклорный жанр детской дразнилки, использующей сниженную и порой ненормативную лексику. Этот жанр особенно любим мальчишками. О неравнодушии будущего поэта к подобным народным текстам и отдельным словечкам вспоминала его сестра Е. А. Есенина: «Сергей никогда не играл со мной, он всегда дразнил меня…». [756]

В рязанской свадьбе начала ХХ века являлся широко распространенным фольклорный жанр корильной (корительной) песни , понимаемой народом в разных местностях Рязанщины по-разному и неодинаково обозначаемой терминологически. [757] Употребляется термин «страмить» применительно к исполнению свадебных песен ругательного содержания утром дня венчания: «Потом начинают страмить жениха у коридора – “Что у тебя, Иванушка…” Если он не покланяется девчонкам, они начинают приезжих страмить. Исстрамят всех, если не заплатит». [758]

Также было в традиции инициировать подругами плач невесты: «Перед свадьбой девки под окном невесты “вопили, дразнили ”, а невеста вопила». [759] Невестина родня утром венчального дня играла корильную песню, адресованную конкретному персонажу жениховой стороны: « дразнили жениха » (д. Ветчаны Клепиковского р-на), « дражнют сваху » (д. Муняки Старожиловского р-на). [760] На свадебном пиру уже хор женщин со стороны жениха исполнял песню «Дружунькя хорошая…», в конце которой его « дразнят » (с. Ольшанка Милославского р-на). [761] Прием высказывания упреков невесте мог быть также исключительно словесным, не песенным: «Когда её <невесту> на лошадь посадят: “Обманула, обманула!” Дражнили словами; так, языком говорили, а на песни – нет» (д. Татаркино Старожиловского р-на). [762] Сравните приведенное выше высказывание Е. А. Есениной о брате – «всегда дразнил меня», то есть призывал дать ему отпор, поспорить с ним, противостоять его мнению, высказаться в противоположном духе и т. д.

На «малом запое» девушки играли специально предназначенные жениху песни, которые он обязан был оплатить, иначе в следующей они начинали « корить » его; на девичнике « корили » уже жениха и невесту; при встрече приехавшего за невестой к венцу свадебного поезда ее подружки « корят дружков», « корят сваху», « корят жениха». [763] Народный термин « корить » в «кусте селений» Касимовского р-на около пос. Елатьма (с. Николаевка, д. Ин-кино, д. Ивашево и др.) относится к величальным песням, и к концу ХХ века в обозначаемых им фольклорных текстах уже нельзя обнаружить «ругательной» природы. [764] На родине Есенина в с. Константиново термин «корить» сохранил свое ругательное значение и обнаружил себя в позднем фольклорном жанре – в частушке (и в ее разновидности – «страдании»):

Выхожу и запеваю,

Слушай, милый, ушками,

За измену тебя, милый,

Закорю частушками.

Он корил меня, плохую,

Посмотрю, найдет какую.

Пускай корят , пускай судят,

Нас, корёных , больше любят.

Милый режет лимон свежий: —

Кушай, милочка моя,

Мне не раз тебя корили ,

Не гляжу на это я.

Нас хотели закорить ,

Всю нашу породу.

А мы славы не боимся,

Она в почете сроду. [765]

Известен еще один народный свадебный термин: «Когда невесту увозят из дома, вслед кричат – по-всякому позорят : “О, какую невесту взял – слепую, немую!” – Обычай был такой. – “И непряха, ни ткать, ни вышивать не умеет, неудаха” – такая-сякая на все лады» [766] (д. Татаркино Старожиловского р-на).

Непосредственно в с. Константиново зафиксированы еще два диалектизма (или разговорных словечка), имеющих отношение к осуждению в его народном выражении:

Ох, залетка, твоя мать,

Она меня захаяла .

Посади ее на цепь,

Чтоб она не лаяла;

Я платочек полоскала,

Цвет остался на воде,

Он хотел меня ославить ,

Не хватило в голове. [767]

Безусловно, Есенин был хорошо знаком с корильными песнями (определяемыми той или иной дефиницией на его родине), а также знал и частушки тематической разновидности, в которой нарочно высмеивались жители соседних селений (поддразнивание и вышучивание являлось структурно-жанровым принципом таких частушек). Есенин сам сочинял подобные высмеивающие частушки и был наказан за них, о чем сообщил в письме к А. А. Добровольскому от 11 мая 1915 г. при призыве на действительную службу в армию: «Сложил я, знаешь, на старосту прибаску охальную, да один ночью шел и гузынил ее. Сгребли меня сотские и ну волочить» (VI, 69 – см. также выше).

Есенин умело использовал грубость в стихах, эпатируя этим читателей и особенно слушателей его прилюдных поэтических выступлений. Грубость в стихах являлась поэтическим приемом и одновременно отражением мировоззрения простолюдина в любом его обличье – крестьянина, пролетария, маргинала. Примеры вызывающей, оскорбительной и шокирующей, провоцирующей на ответную пикировку лексики в творчестве Есенина немногочисленны, но крайне выразительны. Они направлены на ниспровержение идеалов, на разрушение представлений о самом святом – о Богочеловеке, царице и вообще всякой женщине: «Я кричу, сняв с Христа штаны: // Мойте руки свои и волосы // Из лоханки второй луны» (II, 63 – «Инония», 1918); «Разве это когда прощается, // Чтоб с престола какая-то блядь // Протягивала солдат, как пальцы, // Непокорную чернь умерщвлять!» (III, 23 – «Пугачев», 1921); «Пей со мною, паршивая сука» и «Но с такой вот, как ты, со стервою» (I, 172 – «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», 1923); «Молодая, красивая дрянь» (I, 173 – «Пой же, пой. На проклятой гитаре…», 1923).