Бубновый валет - Фридрих Незнанский

Денис этого так не оставит, он постарается вытащить ее отсюда. Настя понимала, что в экстремальной ситуации на Дениса можно положиться. Когда человеку доверяешь, разве это не самая важная составляющая любви? Но сейчас не до этого. Сейчас вообще не до чувств. Настя старалась оставаться спокойной, но ее трясло, как будто поднималась температура.

Что делать узнице в заключении? Бродить от стены к стене, из угла в угол? Настя попробовала, но этот способ времяпрепровождения ее не развлек. Уставшая Настя присела на железную кровать, застеленную синим с красной полосой одеялом. Откинув одеяло, обнаружила чахлую подушку без наволочки, передернулась от брезгливости. Нет, она не собирается пассивно проводить здесь минуты, часы, может быть, дни, трясясь от ожидания, что ей сделают что-то плохое. Она постарается отсюда выбраться.

«Никогда не сдавайся!»

Зачем, спрашивается, она повесила на стену в своей комнате эту жизнеутверждающую картинку? Не затем ли, чтобы вспомнить ее, когда это действительно потребуется?

Жора Рубежов дремал в углу комнаты с камином, удобно сложив руки на автомате Калашникова. Точнее, дремал он только внешне, на самом деле Жора напряженно размышлял. Часть его мыслей касалась травки: «дури» в запасе имелось сколько угодно, однако употребление ее помешало бы исполнять роль охранника. Жора на собственной шкуре убедился в том, что курение марихуаны не только пробивает на смех, но и изменяет соотношение между предметами реального мира: один раз он на шоссе чуть не попал под грузовик, поскольку пребывал в полной уверенности, что тот еще далеко. А если придется драться? Вторым, не менее сильным раздражителем, чем припрятанная в форме заначки «дурь», для Жоры оказалась обитающая наверху пленница. Жорин пыл возбудило еще ее сопротивление в машине, во время которого от нее остро запахло духами и — Рубежов чувствовал, хотя слова такого не употреблял — агрессией. Когда такая девушка выходит из себя, это — о-о-о! Жора не имел постоянной партнерши, дело имел только с проститутками, которых величал по-морскому «швартовы», а процесс у него назывался «пришвартоваться». Настя не относилась к породе «швартовых». Она была по-девчоночьи чистенькой, прохладной, как Снегурочка… Вот такую-то и охота как следует прижать, чтобы растаяла! Перед похотливым Жориным воображением Настя крутилась, как на экране телевизора, транслирующего мягкое порно: вначале поднимала юбку, не прекращая танцевать, потом начинала снимать трусики… Шипя и морщась, Жора наклонился вперед, прикладом «калаша» нажимая себе на лобок. Сеанс воображаемого порно требовалось срочно прекратить, потому что облегчения естественным путем не предвиделось. Рубежов зарубил себе на носу: в случае, если Денис Грязнов не согласится на их с Пашей условия, придется Настю изнасиловать, а то и убить. Но это — в случае несогласия. Если начальник «Глории» выполняет требования, его девица возвращается к нему целой и невредимой. Трогать ее нельзя. Грязнов не простит. По следу будет идти, пока не отыщет и яйца в глотку не засунет. Лучше бы все завершилось, как Паша спланировал: Грязнов оставляет «авангардистов» в покое, они возвращают ему девчонку. Но что-то внутри Жоры требовало другого исхода, при котором Настю можно было бы заставить изобразить порно, от мягкого до самого жесткого, а потом избавиться от нее.

Мечтания одинокого охранника прервал оглушительный звонок, от которого он подскочил и понесся открывать дверь дома. Это оказалось нелегким занятием: нужно было открыть все многочисленные замочки, запоры и щеколды. Звонок повторился. Звонили в ворота.

— Кто? — бдительно спросил Жора, не открывая калитки.

— Электрик, — ответил старческий голос.

Жора заглянул в глазок. Перед ним в искаженном выпуклом виде маячил старикашка в замызганной курточке, с холщовой сумкой через плечо.

— Никаких электриков мы не вызывали, — враз насторожившись, откликнулся Жора. — Иди, отец, ошибся ты, наверное.

— Это дом одиннадцать?

— Вроде. — Оглянувшись на дом, Жора не увидел никакого номера, но помнил, что номер как будто бы должен быть нарисован снаружи на воротах и, значит, ошибиться старикан не мог.

— Это дача Майсурадзе?

— Ну да.

— Точно? Так у вас же проводка искрит. Мне два раза напоминали: сходи, мол, Ефимыч, исправь, люди сигнализацию включать боятся. Я тут приболел, между прочим. — Заявление о болезни электрик сопроводил смешком, извиняющимся и хитроватым: мол, нам ли, мужикам, не знать, отчего эта болезнь происходит. — Едва оклемался, сразу к вам.

— Не знаю я ничего ни про какую проводку.

Но проклятый старикашка оказался дотошным. Должно быть, как многие пожилые люди, живущие ограниченным кругом впечатлений, он любил сплетничать.

— А вы что, не постоянно тут проживаете? Может, родственник хозяевам? А при вас точно ничего не искрило?

— Надоел, папаша! — Жора стукнул кулачищем в ворота. — Хромай отсюда, слышать тебя больше не могу.

Он проследил в глазок, чтобы старик повернулся и на самом деле, прихрамывая, удалился по выложенной красными плитами дорожке — одной из тех, которые в поселке «Лески» сходили за улицы. При этом электрик алкогольно бормотал что-то себе под нос — жалел, видать, о неполученной бутылке. Ну и ну, элитный поселок! Такие типы бродят без конвоя!

Входя в дом, Жора услышал какой-то звук. Как бешеный, он ворвался в дальнюю комнату с камином, но на полу ничего не валялось. Жора прислушался. Птицей взлетел на третий этаж, заглянул в камеру. Настя лежала ничком на кровати, закрыв глаза. Отдыхает… Ничего, пускай отдыхает. Может, скоро придется ей потрудиться для Паши и Жоры.

Звук больше не повторился, и Рубежов успокоился. Должно быть, стены садятся.

Приказав преданному начальнику охраны Вахе уводить балласт (так они между собой называли мирных людей, в частности художников) в направлении канализации, где путь, вполне возможно, был еще свободен, Сальский принял на себя командование. Он не был идеалистом и отдавал себе отчет в том, что большая часть охраны служит только ради зарплаты, не лелея никаких далеко идущих перспектив. Гады… нет, хуже гадов: амебы, растения! Сальский готов был одной автоматной очередью уложить их, уложить всех из-за того, что рушилась его великая американская мечта. За всей этой катавасией наверняка стоит заговор. Заговор мертвецов. Наконец-то они показали свое лицо, приблизились вплотную. Как это он раньше не замечал, что у охранников снулые, как у дохлой рыбы, глаза? И мучнистая бледность? Нет, наверное, он ошибался. Может быть, сами они живы и не отдают себе отчета в том, что исполняют волю враждебных мертвецов? По крайней мере, надо разговаривать с ними, как с живыми.

— Братья! — рявкнул он. — Звери! Стойте на своем посту! Стрелять на поражение! Предложат сдаться — не соглашайтесь, иначе всех перестреляют.

— Какой смысл нас стрелять, — усомнился один, со светлыми щетинистыми усиками и близоруко прищуренными глазами, — мы люди маленькие…

Дуло автомата Калашникова недвусмысленно уставилось ему в живот.

— Кто-нибудь хочет проверить? — Сальский обвел подчиненных взглядом, разящим не хуже автоматной очереди.

Желающих не нашлось.

— Быстро по местам! А я пойду другие посты проверю.

За всем надо следить, без него все развалится. Кругом одни предатели, Жора — единственный друг, и тот ненадежен, потому что туп. А враг — он умный. Он перетягивает на свою сторону таких людей, в которых нельзя было заподозрить предателей. Шестаков. Где Шестаков? Это он, а не Паша Сальский обязан был строить всех по струнке и наводить боевой порядок. Куда ж он, трус, девался? Если не предатель, то трус. Хуже, если то и другое сразу.

Вихрем проносясь по бункерным отделениям, Павел Сальский нигде не находил Шестакова, и подозрение переросло в уверенность. Вот кто по-настоящему виноват в крушении большой американской мечты! Поманил и кинул. Думал, что с рук сойдет. Наверно, уже бредет по канализации.

Пост возле выхода в канализацию доложил Сальскому, что Шестакова они не пропускали.

Внешне сохраняющий спокойствие, но уже подчинившись нарастающему безумию, Сальский осмотрел комнаты художников и все остальные помещения. Оставался только непосещаемый отсек за зимним садом. Туда и зашагал Сальский.

Попадешься, Шестаков, пощады не жди…

Пока Сальский, одержимый желанием отомстить, искал Шестакова, в цивилизованной части бункера завязался настоящий бой.

Сломить сопротивление вахты на нижнем ярусе Славе Грязнову, возглавляющему эту группу захвата, удалось довольно быстро. Позади осталось распростертое тело убитого охранника; другой, раненный, стонал, зажимая рукой кровоточащую голень. Пахло кровью и разогретой оружейной смазкой. Дальше залегало мглистое поле тишины. Местные обитатели не лезли на рожон, а подкарауливали в засаде, используя особенности отлично известного им интерьера.