Через год в это же время - Софи Касенс

– родить ребенка первого января тысяча девятьсот девяностого года, – со смехом ответила Минни. – По-моему, это единственное, что у них есть общего.

– Может, они обе потерянные души? – задумчиво предположил Квинн. – И видят друг в друге отражение себя?

– Это звучит весьма поэтично, Квинн Хэмилтон. Никто бы и не подумал, что ты скучный консультант по управлению. – Минни втянула щеки, чтобы сдержать смех.

Он взмахнул свернутым в трубку полотенцем и легонько хлопнул ее по заду:

– Выбирай выражения, Купер!

– И это ты называешь шлепком? – засмеялась Минни. – Жалкое подобие!

– Ну, в отличие от тебя, я не колочу людей полотенцами до крови, у меня до сих пор синяк на том месте, по которому ты меня ударила, помнишь?

Его голос вдруг изменился, став хрипловатым.

– Неправда! – Минни ткнула его локтем в бок.

– А теперь еще и здесь! – Квинн схватился за бок, как будто его сильно ранили. – Дружба с тобой приведет к тому, что я, пожалуй, весь стану иссиня-черным!

Они купили в фургоне булочки. Квинн предложил подняться на вершину Парламентского холма и съесть их там, сидя на солнышке. Они устроились на траве, глядя на Лондон, который раскинулся внизу, словно ковер, усеянный строительными кранами и небоскребами.

– Эти огромные вересковые пустоши кажутся здесь совершенно неуместными, как по-твоему?

– А мне они нравятся. Похожи на последнее прибежище дикой природы в Лондоне, где все естественное закатали в бетон.

– Ну и кто из нас рассуждает поэтично? – поинтересовался Квинн, покосившись на нее.

– Ой, замолчи!

– Вересковые пустоши вдохновляли многих поэтов – Китса, Вордсворта, Колриджа, а теперь Купер, – произнес Квинн напыщенным тоном учителя английской литературы.

– Я уж точно не поэт! – фыркнула Минни, кусая булочку с беконом.

Она знала, что Квинн просто шутит, но, когда он говорил такие вещи, это заставляло ее остро ощутить, что он учился в университете, а она – нет.

– «От боли сердце замереть готово, и разум – на пороге забытья»[1], – продекламировал Квинн.

Минни повернулась и изумленно уставилась на него. И даже перестала жевать.

– Китс, – пояснил Квинн. – «Ода соловью». Думаю, он написал ее где-то здесь. Только я больше ничего не помню. – Он вдруг вспыхнул, сообразив, что Минни не поняла, что это цитата из какого-то стихотворения. – Он умер в двадцать пять лет, огромная потеря!

– Именно так ты обычно стараешься произвести впечатление на девушек? Цитируя им стихи и Википедию? – спросила Минни, глядя на свой стаканчик кофе.

– Нет. – Квинн откинулся на траву, опираясь на локти. – А что, на тебя это произвело впечатление?

– Ты же не намеревался этого делать. Мы просто болтаем после плавания, жуем булочки… – Минни запнулась. – Ну да. Булочная болтовня. После. Плавания.

Квинн повернулся на бок, опираясь теперь головой на руку, и посмотрел на Минни снизу вверх:

– Ты думаешь, это мой modus operandi, да? Цитировать стихи, когда только возможно?

– Теперь ты перешел на латынь. Квинн, чего ты от меня ждешь? Что я поставлю тебе пятерку с плюсом?

Квинн упал на траву и захохотал, искренне, от всей души.

Они разговаривали еще больше часа – обо всем и ни о чем. Минни чувствовала, как оживает, как ее наполняет тепло. Она расслабилась, ей было весело, интересно, ею интересовались, – и это была та ее версия самой себя, которая ей же самой и нравилась больше всего. Потом они не спеша направились к станции метро через вересковые пустоши. Когда они уже стояли перед станцией, Квинн сказал, сунув руки в карманы:

– Спасибо за булочную болтовню после плавания.

– Никаких проблем, – кивнула Минни, запуская пальцы в свои спутанные волосы.

– Наверное, увидимся еще. – (К станции подкатил поезд.) – Мне в этот, на юг.

– А мне на север, – ответила Минни, показывая на другую платформу.

Двери вагонов открылись, Квинн вошел внутрь и сразу повернулся, чтобы посмотреть на Минни. Когда двери закрылись, он вскинул вверх руку, прощаясь. Их взгляды встретились, Квинн коротко улыбнулся.

Минни стояла на платформе, провожая взглядом его поезд, а тот уже уходил в туннель.

Восьмое августа 2020 года

– Так вы просто болтали? – спросила Лейла.

– Ну да, просто плавали, гуляли, разговаривали и ели булочки с беконом, – кивнула Минни.

– И ничего после этого? Ни сообщений, ни писем по электронной почте, ни даже какого-нибудь эмодзи? – Лейла казалась сбитой с толку.

– Нет, никакого эмодзи. Да и какое эмодзи я могла бы ему отправить? Плывущий мужчина, бекон, машущая рука?

– Ох, ну есть же милый маленький смайлик пекаря! Я всегда думаю о тебе, когда его вижу.

Минни и Лейла сидели среди публики на модном показе, который Лейла помогала организовывать. Минни присутствовала как лицо, приглашенное Лейлой. Они сидели на почетных местах, в первом ряду, любуясь странными нарядами. Мимо них проходили модели в коротких шортах с принтом жирафов и в огромных шляпах, увенчанных головами жирафов. Модный показ проходил в перестроенной церкви рядом с Олдгейт. Скамьи развернули лицом к приподнятому подиуму, а на церковном потолке играли цветные пятна в такт музыке. В целом атмосфера была в самом крутом стиле Восточного Лондона.

– А здесь только звериная тема? – спросила Минни. – Не уверена, что мне хотелось бы надеть шляпу с головой жирафа.

– Это показ на тему экологии и дружбы с животными, – пояснила Лейла. – Просто один из модельеров воспринял это немножко буквально.

Сама Лейла была одета в своем обычном «скромном» стиле – коктейльное платье из серебристого шелка в духе 1950-х, с накидкой супергероя, сделанной из чего-то похожего на розовую сахарную вату. На голову Лейла водрузила маленький цилиндр с табличкой: «Это шляпа, что тут поделаешь». Минни чувствовала себя слишком заметной в черных джинсах и простой голубой хлопковой блузе.

– Ну, не важно, расскажи еще об этих плавательных свиданиях. Их наполняла сексуальная энергия, как в ролевой игре в бананы? – спросила Лейла, снова поворачиваясь к подруге.

– Это не были свидания, вот в чем суть. Мы с ним просто друзья, – возразила Минни. – И – нет, ничего такого жуткого, как в игре в бананы.

После того первого воскресенья в Хэмпстед-Хите между Минни и Квинном установились вполне рутинные отношения. Каждое воскресенье они встречались у прудов в половине восьмого утра. Они не договаривались, просто стали приходить тогда, когда там должен был быть другой. Плавали полчаса, иногда дольше, завтракали и пили кофе у фургона, гуляли, разговаривали, потом возвращались к станции и прощались.

Минни не хотела задаваться вопросом: что все это значило? И не хотела уходить, когда они добирались до станции, но не могла и заставить себя предложить ему пойти с ней куда-нибудь. Плавание на