Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская

года организовали в Кремле агитаторские курсы, Кароля послали туда учиться. После этих курсов направили его уже как агитатора в Первый интернациональный отряд, что сражался на Уральском фронте против чешской и казачьей контрреволюции.

И Кароль был возле Александрова Гая и видел, как храбро бился славный венгр командир Первого интернационального отряда товарищ Винерман. Он видел его смерть, видел как его привезли в Москву, и стоял на Красной площади в тот день, когда его хоронили у Кремлевской стены.

А теперь дежурил возле квартиры Ленина. Кароль знал, что этот пост доверяли лучшим фронтовикам-коммунистам. И вот он стоял здесь и оберегал Владимира Ильича от всякой вражьей погани, которая уже трижды замахивалась на его жизнь.

В Австро-Венгрии произошла революция, Кароль уже ждал, когда ему скажут: «Теперь ты там нужнее, Кароль Варга».

И очень ему хотелось перед тем, как вернуться на родину, еще раз взглянуть на Ильича, услышать его теплое и душевное «здравствуйте, товарищ».

Он ждал, и это произошло. Долго ему на посту не пришлось стоять, вышел Ленин и быстрым шагом направился к нему.

— Здравствуйте, товарищ Кароль. Что-то долго я вас не встречал. Может быть, какая-нибудь злая пуля вас зацепила, как вот и меня?

Кароля очень взволновало то, что Ленин его узнал. Сколько ведь людей проходит перед глазами Ленина, а вот надо же — и рядового бойца запомнил.

Внешне Ленин был уже не таким, каким видел его Кароль раньше, — лицо его осунулось, казалось усталым. Отравленная пуля эсерки оставила на нем свой след. Стоял он перед Каролем в светло-коричневом костюме, голову — по своей привычке — чуть склонил набок, руки заложил в карманы. Смотрел с улыбкой на Кароля и слепка щурил глаза, таким и помнили Ильича те, кто часто его видел и не раз с ним говорил.

— Меня, Владимир Ильич, вражья пуля миновала. Да лучше бы мне принять ту пулю, которая оборвала жизнь нашего командира Винермана.

Ленин от этих слов очень опечалился. Не надо было рассказывать, на каких фронтах был Кароль, раз вспомнил товарища Винермана. Ленин хорошо знал, где какая часть воевала, где проливали свою кровь интернациональные отряды.

— Знаю, знаю, как этот храбрый венгр со своим интернациональным коммунистическим батальоном нагонял страх на белоказаков, как взял город Новоузенск и Александров Гай. Как тяжело, что он погиб на пороге венгерской революции. Да в борьбе так и получается, товарищ Кароль. Теряем, и лучших людей. Кровь многих славных сынов Венгрии пролилась здесь, у нас, чтобы Венгрии свободной быть, чтобы сердце мировой революции начало биться. Но такие, как вы, должны занять место тех, кто погиб.

И Ленин смотрел на Кароля сочувственно, как отец, а затем быстро ушел в свою комнату и вынес ему на тарелке два пирожка.

— Меня еще и до сих пор считают больным и вот балуют. Пробуйте.

Когда Кароль сказал, что часовому на посту не дозволено есть, Ленин поставил тарелку с пирожками на подоконник, а сам в шутку закрыл рукой глаза, будто ничего не видит, повернулся и быстро ушел в свою квартиру.

Долго Кароль не отваживался съесть эти пирожки, но все же взял их и съел. Ведь это же сам Ленин его угощал. Разве он это когда-нибудь забудет.

А вскоре после этого Кароль с другими агитаторами, закончившими курсы в Кремле, уже пробивался через Украину, а потом и Польшу — в Венгрию.

И ленинский голос он сейчас чувствует рядом с собой, и ленинские глаза навеки прошли в его сердце. Такая вот у него дорога сюда, в Будапешт, — к венгерской революции.

Это нам рассказал о себе Кароль на Янош-горе. А перед нашими глазами открывался во всей своей красе раннезимний Будапешт.

— Вино берет цвет от винограда, человек перенимает мудрость от соседа, — говорю я ему. — А ты, Кароль, наш сосед и друг. Рассказал ты нам свою историю, а мы тебе свою. Будем мудрее, будем набирать силы друг от друга в общей нашей борьбе. Ты, Кароль, пришел в Коммунистическую партию там, в России, на земле Ленина, а я хочу прийти к ней здесь, на твоей земле. Подашь за меня голос?

Еще не успел мне Кароль ответить, а Янош Баклай берет уже слово. И глаза его — то ли от огня, что в нем, то ли от его рыжих, почти красных, волос — голубым огнем загораются. Говорит и смотрит на меня.

— Понимаю, понимаю уже и я, Юрко, почему нельзя было мне сидеть в затишье. Кто должен защищать народное дело, как не мы? Если оружие в наших руках, мы — сила. А что мы без оружия? Что? Как трава на полонине. Истопчут, сорвут тебя для своей выгоды, для своего удовольствия.

А потом перевел Янош глаза на Кароля и продолжал:

— Взошли мы, Кароль, втроем на эту Янош-гору и сердца друг другу открываем. И я вам свое открою. Ведь если бы дорога в Бычков, где меня девушка ждет, барвинком для меня стелилась — и то я сейчас туда не пошел бы. Девушка моя дорога мне, а революция стала дороже. Нет, не смог бы я от нее отойти, да еще в такое время, когда ее надо пуще глаза беречь. Подай, Кароль, и за меня свой голос, хочу коммунистом за нее бороться, как и Юрко.

А я слышу эти его слова и будто нашел что-то дорогое, человека нашел, товарища по борьбе.

Уленька, девушка моя красная! Ты привела меня к революции, а я — Яноша. Теперь оба мы хотим отдать жизнь за ту партию, за которую и ты ее отдаешь.

Нет тебя возле меня, но все же есть кому свою радость и беду высказать. Есть у меня Янош и Кароль, есть у меня друзья. И я говорю Каролю:

— Подай, подай за нас свой голос, чтоб мы были с тобой в одной партийной семье.

А он смотрит на меня и от волнения никак не найдет нужного слова. И ему радость, что нашел нас. А потом говорит:

— Верю, верю, не измените вы нашей борьбе. Буду за вас ручаться, хлопцы. Хочу, чтоб свой новый, тысяча девятьсот девятнадцатый год вы начали в рядах той партии, в которой Ленин.

Так все и получилось.

V

И вот уже мы, трое друзей, общей борьбой спаяны.

— Твоя натура, — говорит мне как-то в шутку Кароль, — свирелью играет на твоих губах.

— А твоя, — обращается он к Яношу, — блестит огоньками твоих далеких восточных воинственных предков. Хоть рыжий ты, а не черный и с виду сплошная доброта.

— И