Глубокая охота - Михаил Александрович Лапиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ярослав замолчал, переводя дух. Сейчас ему до безумия хотелось бы отхлебнуть из фляжки, но та лежала даже не в каюте – в углу комнаты, поверх стопки книг, за полмира от него.
– Будет хреново, – спокойно-будничным тоном подытожил он. – На «том берегу» в штабах тоже не дураки… не только дураки. Они знают, что мы придём, не можем не прийти, они будут ждать. Наверняка добавив к обычным напастям кучу новых сюрпризов. Нас будут очень старательно убивать, а мы будем пытаться убить их… а еще – не сойти с ума в этой консервной банке. И в этом, Танечка-сан, мне… нам всем пригодился бы хороший комиссар. Только настоящий, а не пародия на лубок о Себастьяне Гаунте, который… которая будет напоминать этим девочкам не про долг перед Империей и прочие абстракции, которые на ста тридцати саженях под градом глубинных бомб плохо воспринимаются, а… хотя бы вот про этот пляж. На который нам всем надо будет вернуться. Примерно так. А теперь можешь попытаться расстрелять меня за паникёрство и мысленную измену.
Он резко повернулся, вполне готовый увидеть направленный в голову ствол пистолета, но вместо этого увидел алую полосу. Даже не сразу понял, что это комиссарский кушак, который Сакамото сняла и зачем-то протягивает ему.
– Э-э… вы что делаете?
– Ваши справедливые упрёки глубоко ранили мое сердце, фрегат-капитан фон Хартманн, – звенящим от волнения голом начала комиссар, снимая очки. – С прискорбием признаю, что я оказалась недостойной возложенного на меня высо… – Тут голос у Татьяны сорвался, и девушка… рассмеялась.
– Ох, извини… те. Или мы все-таки перешли на «ты», командир?
– А?..
– На самом деле, – поверх кушака лег вакидзаси в ножнах и еще более увесистая кобура «фидерлеуса», а следом шинель и фуражка, – я просто собираюсь последовать твоему совету.
– К-которому? – ошеломленно пробулькал Ярослав, глядя, как Сакамото расстёгивает китель.
– Главному.
Китель, штаны и сапоги легли в общую кучу. Затем девушка с неожиданной силой схватила фрегат-капитана за шею, заставив пригнуться, и впилась – другое слово подобрать было сложно – в его губы долгим… и очень даже чувственным поцелуем.
– Давно уже хотела, но все случая не было! Спасибо, что наконец поговорил как с человеком, Ярик! – И прежде чем фон Хартманн смог выдавать в ответ хоть что-нибудь, Татьяна легко шагнула и рыбкой ушла в воду.
– Ярик? – пробормотал фрегат-капитан, глядя, как уверенно рассекает волны комиссар «Имперца». – Нет, боги, смилуйтесь, только не Ярик…
Затем он обернулся к рубке. Разумеется, вся дежурная вахта столпилась у ограждения и дружно глазела в их сторону.
Глава 13
…Или действие, или простые человеческие радости; одно исключает другое; лётному составу должно сознательно уйти от мягкого света лампы над белой скатертью кают-компании во тьму ночного моря. Там, над безразличным и беспросветным океаном, можно полагаться только на себя и кровь предков.
Боевые действия морской авиации в тёмное время суток, предисловие Мориса Ваксмахера
Рысь. Ночная охота
Океан под крылом самолёта уже фосфоресцировал в ожидании скорого рассвета. Гребни волн тлели жемчужным внутренним светом; на этих широтах они расточали свою внутреннюю белизну с той же щедростью, с какой после наступления рассвета разливали под солнечными лучами аквамарин.
Флайт-станичница Марыся Пшешешенко, уроженка дальних – заходние кресы – границ Конфедерации, вела лёгкий морской бомбардировщик в учебно-боевой вылет. О приближении рассвета она узнавала по тем же приметам, по каким узнают про это в гавани Белого флота: по волнению, по лёгким складкам, что едва вырисовываются на постепенно наливающихся светом облаках. С каждой милей под крылом Марыся всё больше выходила на бескрайний азимут искренней огненной ярости.
Порой гул двигателя в ушах и вибрация самолёта будто стихали, расточались в белом калении искреннего бешенства, когда снедаемая внутренним пламенем stacja neba чересчур болезненно понимала, что в очередной раз упустила все сроки, и от неминуемого провала её отделяют последние судорожные движения стрелки на циферблате часов.
А как хорошо всё начиналось!
Взлетали ночные ведьмы по темноте. Упражнение полностью исключало любой свет. Именно поэтому Айвен Иванович Такэда пошёл на небывалый шаг – прогнал с палубы обычных людей и вывел на запуск четыре – всего четыре – целых четыре – ночных экипажа их же подруг, флайт-станичниц.
Нерасторопные и косорукие, по меркам будничной работы «цветного балета», высокородные помощницы готовили самолёт к запуску гораздо дольше, чем следовало. То их одёргивали головы «цветных команд», то сами девчонки одёргивали не в меру разошедшегося палубного. Но вместе они же обладали главным достоинством – «видели» без помощи глаз достаточно хорошо, чтобы не угодить под невидимые в ночи безжалостные тесаки пропеллера и не дать оказаться под ним труднозаменимому специалисту.
О том, что именно сказал Такэда о тыловых нормах травм личного состава при действиях в условиях светомаскировки, ходили самые разные слухи. Дежурная смена мостика вроде бы из командирского монолога даже что-то законспектировать успела, и вестовые теперь всерьёз прикидывали, как бы не продешевить с продажей крамольной стенограммы по рукам экипажа.
В любом случае, ВАС-61 «Кайзер-бэй» директивой Белого флота обязали выйти на маршрут с хотя бы одной четвёркой ночных экипажей на борту. Времени на столь необходимую тренировку оставалось всего ничего. Жалкая пара ночей, пока борт не ушёл слишком далеко от архипелага и лёгкие судёнышки учебных мишеней хоть как-то поспевали в назначенные им квадраты.
Морской ястреб Такэда сделал ровно те два послабления своим экипажам, которые мог. Да, им всем предстояло лететь в свои квадраты, в разных направлениях. Да, все они должны были отыскать и поразить учебную цель – или хотя бы провести саму атаку в одиночестве. Да, всё это в условиях радиомолчания, а подача сигнала засчитывалась как провал в любом случае, кроме реального боевого контакта с противником. Очень маловероятного на таком удалении от имперской части архипелага боевого контакта.
Но зато и экипажи готовили к вылету настолько старательно, насколько могли.
