Эстетика. О поэтах. Стихи и проза - Владимир Соловьев

Чтоб сердцу как-нибудь открылось.

Что ей мертвец вину простил,

Что внука дед благословил.

И создает она приметы:

Хотелося бы ей во всем,

Что совершается кругом,

Читать решенья и ответы.

Недуг ли тяжкий поразит

Кого-нибудь, и невозможно

Спасти ту жизнь - она тревожно

Молитву жаркую творит.

С боязнью страстной и тоскою

Повсюду кары ищет след

И мнит себя одну виною

Всех зол, и недугов, и бед.

Во время жестокой засухи, когда народ молился в церкви о даровани дождя, ей вдруг показалось, что если небо исполнит эту молитву, то это будет знаком, что отец простил. Она говорит это маленькому сыну, заставляет его молиться, а сама идет в сад.

Поникнув робко головою,

В тиши заглохшею тропою

Идет и слушает она.

Засуха, зной... Во мгле туманной

Лик солнца красен, воздух спит;

Но, чу! - какой-то грохот странный

Недалеко в тиши звучит.

Скоро показывается грозовая туча:

78

Идет - и небо тесно ей!

Она живет, растет и дышит,

И крылья мощные колышет,

И хмурый черный вал бровей.

То взглянет вдруг и заморгает,

Заговорит... то вновь смолкает

В раздумье страстном - и грозна

Ее живая тишина.

Идет, надвинулась, сверкнула

Могучим взглядом; грянул гром,

И все смешалося кругом,

Все в тьме и буре потонуло.

Не потонуло лишь одно

Несчастной дочери моленье,

К отцу доносится оно

Сквозь шум, и грохот, и смятенье,

И жизнь страдальческую в дар

Приемлет Бог... Все позабыто,

Все прощено, все пережито...

Искуплен грех, и пал удар!

Перед страдалицей мгновенно

Разверзлась огненная твердь

Улыбка... взгляд... и вопль блаженной

Небесной радости, и - смерть!

За миг пред тем она стояла

В борьбе с последнею мечтой...

Теперь, склонясь к земле сырой,

Она спокойная лежала.

Содержание этого рассказа - самого интересного из трех - напоминает что-то глубоко архаическое и таинственное. Человеческие жертвы предкам, мертвецы, дающие дождь и говорящие в грозе... Но заключительный смысл ясен. "Последняя мечта", от которой должна отказаться страдающая человечность,это мечта о возможности примирения и счастья в жизни, хотя бы чрез посредство новых поколений: истинный исход только отрицательный - в прекращении жизни.

V

Счастье не только случайно, как было показано в "Старых речах", но непозволительно, незаконно по существу. Счастье детей вытесняет из жизни родителей - это есть роковой грех, непоправимая в жизни обида. Искупление, примирение - _только в смерти_. Это заключительное торжество смерти разрастается в третьей поэме в целый апофеоз {10}. Тут уже смерть является не только как единственное разрешение жизненных противоречий, но как единственное истинное благо и блаженство. Сюжет этой третьей поэмы

79

гораздо проще, чем во второй и даже в первой. Герой перебивает невесту у жениха. Тот его вызывает на дуэль и смертельно ранит. Умирающий прозревает истину бытия, которая открывается ему как смерть.

Я понял тишину! Я понял, чье дыханье

Мне в душу веяло прохладой неземной;

Чьей власти покорясь, утихнуло страданье,

Я угадал, что Смерть витала надо мной...

Но не было в душе ни страха, ни печали,

И гостью грозную улыбкой встретил я...

Мне представлялася во мгле туманной дали

Толпою призраков теперь вся жизнь моя.

К ней ничего назад меня уж не манило:

Страданья, радости, событий пестрых рой.

И счастье, и... любовь - _равно все чуждо было_,

_Бесследно_ все прошло, как ночи бред пустой,

Я Смерти видел взгляд. Великая отрада

Выла в спокойствии ее _немого_ взгляда;

В нем чуялся душе неслыханный привет,

В нем брезжил на земле невиданный рассвет!

Казалося, дотоль я не имел понятья

Об утренней красе безоблачных небес;

Теперь весь дольный мир в рассвете том исчез

Я неба чувствовал бесстрастные объятья,

Я погружался в них, и становилось мне

Все беспечальнее, все легче в тишине.

Вблизи какой-то шум раздался непонятный,

Какие-то шаги и шепот еле внятный,

_Мне было все равно_: я видел пред собой

Лишь Смерть с простертою на помощь мне рукой...

Но вдруг коснулася меня рука иная,

Рука знакомая, дрожащая, живая...

К нему пришла невеста, та, из-за которой он стрелялся с соперником. Она шепчет ему нежные речи...

Ее не слушал я.

Мне смерть таинственно и внятно говорила:

"Окончен жизни бред, недуг я исцелила".

..............................

Речь Смерти прерывается страстным шепотом:

"Взгляни же на меня... промолви мне хоть слово..."

Но, в _равнодушное_ молчанье погружен,

Я на призыв любви не отвечал, и снова

В тиши меня объял невозмутимый сон.

И в чудном этом сне вновь Смерть заговорила:

"Приди, избранник мой, тебя я полюбила:

Тебя мне стало жаль средь мира и людей,

В том мрачном омуте ошибок, лжи, проклятий,

Где краткая любовь и счастье быстрых дней

Дается лишь ценой беды и скорби братии".

80

Пока Смерть такими словами поддерживала своего избранника в его бесстрастии и равнодушии, бедная девушка стояла с поникшею головой

И горько плакала. _Ни слез ее, ни муку

Постигнуть я не мог_ и, протянув к ней руку,

_Рассеянно_ спросил: "О чем так плачешь ты?"

Лампады слабый луч мне осветил черты

Ее лица - ив них так жизни было много,

Такою странною и чуждою тревогой

В лицо мне веяло от этих светлых глаз,

Что _отвернулся я_. Тогда в последний раз

С вопросом _трепетным_ она ко мне нагнулась,

Взглянула мне в глаза и уст моих коснулась

Устами жаркими... "Остаться иль уйти?"

Она шепнула мне сквозь слезы: "До свиданья!"

А я спокойное ей вымолвил "Прости!"

Этот апофеоз смерти можно было бы принять за прекрасный стихотворный перифраз знаменитой сцены умирающего Андрея Болконского в "Войне и мире". И там и здесь наступающая смерть и прозрение в Нирвану вызывает в умирающем только полную апатию (бесстрастие) и равнодушие ко всему, даже к самому дорогому в жизни; и тут и там является любимая женщина и не находит в умирающем никакого участия. Но хотя гр. Кутузов не дал ни одной существенной черты, которой не находилось бы у Толстого, было бы несправедливо видеть здесь одно простое заимствование: заключение "Рассвета" уже предопределено в предыдущей поэме "Дед простил", которая не находится ни в какой зависимости от Толстого. Пространный апофеоз смерти в третьей поэме есть только необходимое развитие краткого указания в конце второй:

Улыбка... вопль... и взгляд блаженной

_Небесной радости_,- и _смерть_.

VI

"Рассвет" признается обыкновенно самым лучшим и важным произведением гр. Кутузова. Хотя поэма "Дед простил" кажется мне сама по себе и оригинальнее, и содержательнее, но я должен присоединиться к общему мнению в том смысле, что только в "Рассвете" господствующее настроение автора вполне выяснилось и получило свое окончательное выражение. Апофеоз смерти, которым оканчивается и ради которого написана эта третья поэма, есть последнее слово нашего

81

поэта; сказавши его, он - вот уже двенадцать лет - не мог сделать ничего сколько-нибудь значительного (по содержанию).

С этим последним словом смысл лирической трилогии гр. Кутузова определен и исчерпан. То, что было и смутно и поверхностно в первой поэме, углублено во второй и окончательно выяснено в третьей. Счастье жизни _случайно_, говорят нам "Старые речи"; не только случайно, но и _греховно_, дополняет "Дед"; но ни случайность, ни преступность счастья еще не отнимают у него свойства быть желательным; эту последнюю неопределенность окончательно устраняет "Рассвет", показывая, что счастье и сама жизнь не только случайны и греховны, но что они _не нужны_, что смерть есть не только роковая необходимость, но высшее благо и настоящее блаженство.

Гр. Кутузов, как настоящий поэт, а не мыслитель, конечно, _не начал_ с того, что поставил такой общий тезис, чтобы потом доказывать его с помощью поэтических образов и картин. Господствующее в душе его настроение и миросозерцание постепенно выделялось или высвобождалось для него самого из тех видений и мечтаний, которые окружали его в минуты творчества (как он сам на это указывает в посвящении ко второй поэме). Но когда этот процесс совершился, то мысль поэта принимает форму сознательного утверждения или тезиса, что мы и находим в конце "Рассвета". Здесь уже не остается никакого сомнения в том, что мы имеем дело не с какою-нибудь случайною картиною, возникшею в воображении автора, а с выражением определенного настроения и взгляда на жизнь; и мы имеем право судить этот взгляд по существу, а не со стороны только достоинства художественной формы.