Запрещаю тебе уходить - Алиса Ковалевская

– Я не пью коньяк.

– Иногда он помогает.

– Вряд ли, – я шмыгнула носом. Моргнула, и слёзы, сбежав по подбородку, спрятались в шарф.

Иван не ответил. Я посмотрела на бутылку в руках и всё-таки откупорила. Понюхала пробку. Приятный, хорошо знакомый запах с нотками инжира и шоколада, ударил в нос. Я сделала крохотный глоток и не почувствовала ничего – только тепло. Может быть, сегодня я тоже умерла? Ненависть давала мне силы идти вперёд, доказывать самой себе, что я могу быть сильной. Но ненависти не осталось. Ни капельки.

– Он бы мог оставить мне хотя бы немного, – я глотнула ещё. Поймала взгляд Ивана в зеркале. – Немного ненависти. Хотя бы иллюзию ненависти. Так проще. А он… Он ничего не оставил. Сначала он отнял у меня сердце, потом мечту, а теперь и ненависть.

– Вы спасли малыша, Анастасия Сергеевна. Мальчика, который был на грани жизни и смерти. Так что с вашим сердцем всё в порядке. Куда лучше, чем у большинства в этом мире, поверьте. Мечта… Разве у вас одна мечта? Мечта – в принципе штука паршивая. Она как птица счастья – поймаешь или нет – неизвестно. Но есть и другая сторона – мечта может быть не одна.

– Может, – согласилась я. Мы остановились на перекрёстке, и я, увидев цветочный ларёк, попросила: – Подожди меня, хорошо? ­– Он глянул с вопросом и подозрением. Я показала на палатку. – Только не ходи со мной. Это личное.

Не дожидаясь ответа, я вышла на улицу и только потом поняла, что так и держу бутылку с коньяком в руках. Отличная могла бы получиться фотография для жёлтых газетёнок. Зарёванная жена столичного мэра с коньяком в руках посреди мокрой улицы.

Перекинув шарф через плечо, я пошла к палатке. Внутри пахло орхидеями и розами.

– Добрый день, – улыбнулась продавщица, сделав вид, что не замечает ни моего покрасневшего носа, ни бутылки. Впрочем, учитывая, что коньяк стоил примерно половину её зарплаты, она могла сделать вид, что так и должно быть.

– Вы ищете что-то особенное? Могу я собрать для вас букет или предложить что-то из готовых?

– Можете, – отозвалась я, безразлично глядя на цветы. – Мне нужны красные гвоздики, – я повернулась к ней. – Двадцать красных гвоздик.

Улыбка её застыла и сошла на нет. Больше не лебезя, она подошла к цветам и молча отсчитала двадцать. Я сжимала горлышко бутылки, сквозь стекло смотрела на ожидавший меня внедорожник и думала о словах Ивана. Сердце у меня, наверное, и правда осталось – изрешечённое, подвешенное на ниточке и перебинтованное кровавыми бинтами. И мечтать я научилась. Почти. А ненависть…

– Пожалуйста, – продавщица положила цветы на прилавок и озвучила сумму.

Я достала карточку. На ней были выбиты имя и фамилия. Взгляд девушки упал на них, но вряд ли она успела прочитать. Не поблагодарив, я забрала цветы и вернулась к машине.

– А ненависть, Вань? – спросила я, подойдя. – Что с ненавистью?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ – В вас слишком много любви, Настя. Зачем вам ненависть?

– Она понятнее. И сильнее.

– Нет. Сильнее любви в этой жизни нет ничего. Если я знаю об этом, вы тем более должны знать.

***

Участок был окружён массивной кованной оградой. Иван отворил калитку, и я прошла за неё. Передо мной высился памятник. Тяжёлая гранитная плита, скошенная сверху. Только с одной стороны, там, где было выбито имя Оксаны, её украшала ветка бронзовых цветов.

С неба сыпало водяной пылью, и чёрный гранит блестел от воды.

– Вот мы и встретились, Жень, – сказала я тихо. – Привет.

На этом «привет» голос задрожал. Я хотела закричать, что он мерзавец, что тут ему не место, но не стала. Он всегда учил меня быть сильной и при этом позволял быть слабой. Он всегда верил в меня. Теперь я понимала, что он что-то знал. Если не всю правду о подлоге заключения, то какую-то её часть. Но я не понимала, почему всё сложилось именно так?!

– Зачем ты это сделал, Жень? – шёпот задрожал на ветру. – Ты ведь мог ему сказать, что между нами ничего нет. Ты же… У тебя Оксанка была. Зачем? – Вопрос повис в воздухе. Я повторила одними губами, давя готовые вырваться рыдания: – Зачем?

Опустившись на колени, прямо на мокрую траву, я положила к памятнику гвоздики. Земля была холодная и мокрая. Джинсы моментально напитались влагой. Я сидела, пялясь на чёрный гранит, где слайдами проносилось прошлое… Объятия Женьки после соревнований. Мне шестнадцать, а он взрослый, серьёзный. Букет цветов у двери в номер с запиской от него. Его объятия, когда я после ссоры с Женей пришла к нему. Длинный халат и взгляд моего Жени… Съёмная комната с отклеивающимися обоями и его гнев. Я бы могла продолжить. Он знал это. Но так и не сказал…

Дождь усилился. Я открыла коньяк и сделала большой глоток. Теперь можно было не прятать слёзы – их не было видно. Цветы намокли, шарф стал тяжёлым. Склонив голову, я глухо заплакала.

– Зачем, Женька? – повторила я снова. – Ну зачем?

В ответ – только шелест дождя и отдалённое карканье вечных охранников ушедших в иной мир.

– Ты хотел, чтобы я была твоей или что? Нет… Нет ведь, правда? Я же тебя знаю. А видишь… У нас с тобой всё равно сложилось, – я засмеялась сквозь слёзы сухим, лающим смехом. Вытерла мокрый нос и глотнула коньяк. – У нас с тобой Мишка получился. И я… Ты понимаешь, что я дала ему вторую жизнь? Это ты постарался, чтобы так сложилось? Там, наверху, попросил кого-то за него? Как, Жень?! Это ведь было почти невозможно… Оксанка… – я перевела взгляд на другое имя.

Что мне было сказать ей? Я ничего не сказала. Сжала пальцами траву. Дождь стал затихать. За считанные секунды он снова стал пылью, а потом прекратился совсем. Волосы липли к лицу, а я сидела на земле и не могла заставить себя встать. Минута, две, три…

Позади тихонько скрипнула калитка.

– Ты знал его? – спросила я, не поворачиваясь к Ивану.

– Немного.

Он помог мне подняться. Я протянула ему коньяк.

– Раз знал.

– Я за рулём, Анастасия Сергеевна.

– Правила для того, чтобы их иногда нарушать. Хотя бы немного.

– Будь на вашем месте кто-то другой,