Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

В американских документах, что нетрудно заметить, давали себя знать отзвуки деляческого подхода к союзническому долгу. Фронт на Западе мыслился как вспомогательный, как способ повышения давления на Германию, а не как путь к эффективному разделению усилий с Красной армией в рамках коалиционной войны. Размах операций подчинялся шедшему своим чередом развертыванию в США военного производства. Он не завязывался на конкретную цель – радикально урезать возможности нацистской Германии маневрировать войсками, создать мощные группировки для нанесения стратегических ударов попеременно как на Востоке, так и на Западе.

Ссылка в «меморандуме Маршалла» на настоятельную необходимость определиться с направлением главного удара, чтобы должным образом организовать «военное производство, специальное строительство, обучение войск, их переброску и распределение», не меняет дела. Главный удар, в представлении американских военных, должен был проводиться силами 48 дивизий и 5800 самолетов (30 американских и 18 британских дивизий, соответственно 3250 и 2550 боевых самолетов, всего на стороне США около 1 миллиона человек). На практике (резервы, эшелонирование и прочее) это означало бы, что на континенте было бы задействовано единовременно около 25–30 дивизий наземных войск, что для Германии создало бы определенные неудобства, но не неприемлемую угрозу.

Еще важнее, что проект Маршалла, в отличие от «меморандума Эйзенхауэра», намечал вторжение не на лето-осень 1942 года, а после 1 апреля 1943 года и при оговорках, что СССР будет продолжать сковывать основную массу германских вооруженных сил и что общая численность войск государств оси (Германии, Японии, Италии и их сателлитов) останется приблизительно на уровне апреля 1942 года. Если первое условие могло с натяжками рассматриваться как деловое, то второе заранее легализовало отсрочки, переделки оперативных планов США, отзыв принимавшихся на себя обязательств, так как являлось сугубо умозрительным, оторванным от почвы.

«Меморандум Маршалла» допускал «досрочное» наступление в 1942 году с целью захвата ограниченного плацдарма между Гавром и Булонью и закрепления на нем. Но едва ли сами авторы вкладывали в это «допущение» практический смысл. Ничто не позволяло думать, что немцы дадут союзникам воевать со всеми удобствами. Успех вторжения мог прийти лишь в случае ввода в действие не «максимально», как намечалось, 5 дивизий и 700 боевых самолетов, но сил, превосходящих противника, и никак иначе.

«Достаточная» операция проецировалась на два случая: а) если положение на Восточном фронте станет настолько тяжелым для СССР, что только англо-американское наступление на Западе сможет предупредить его полный развал, и б) если оборона Германии в Западной Европе будет сильно подорвана. Планирование одной и той же операции, исходя из полярно противоположных посылок, может рассматриваться как показатель невысокого уровня тогдашнего американского военного мышления, хотя софизмы, наполнявшие военные планы хаосом, были большей частью политического происхождения.

Эйзенхауэр и ряд других военных требовали честности. Они настаивали на координированных с Красной армией операциях именно в 1942 году. Маршалл был против «драматизации» ситуации. Формально поддакивая посылкам Эйзенхауэра и его группы, Маршалл фактически удерживал США на линии, принятой до их вступления в войну.

По иронии судьбы план накапливания сил и средств США в Англии для высадки на континент через Ла-Манш получил кодовое название «Болеро». Маршалл и другие позаботились о партитуре долгого танца вокруг да около, в паре с Лондоном и соло, столь затяжного и с такими деформировавшими даже американский замысел искажениями, что под конец вывели из себя президента.

Из переговоров Г. Гопкинса и Дж. Маршалла с британскими начальниками штабов и военным кабинетом (Лондон, апрель 1942 года) выделим несколько характерных моментов. Представители США настаивали на необходимости «твердо держаться общей стратегической концепции, определявшей, что нашим главным врагом является Германия… распыление наших объединенных сил… должно быть прекращено или, по крайней мере, сведено к минимуму, в соответствии с задачей сосредоточения войск для наступления на Европейском ТВД, ограничиваясь обороной на всех других театрах»[550]. А. Брук рассуждал о Европе, а дело вел к тому, как он запишет в своем дневнике, чтобы «обеспечить поддержку со стороны американцев в операциях в Индийском океане и на Ближнем Востоке»[551]. «Как это ни парадоксально, – отмечают Дж. Батлер и Дж. Гуайер, – но американцы вопреки общественному мнению в их стране настаивали на разгроме Германии в первую очередь, тогда как англичане подчеркивали важность победы в войне с Японией»[552]. Брук не считал, что на Советском Союзе свет клином сошелся, и не намеревался класть советский фактор в основу военных планов западных держав.

Черчилль был против операций типа «Следжхэммер» в 1942 году, но вслух об этом не говорил, чтобы не отталкивать США в вопросах, интересовавших англичан. В ответ на тезис Г. Гопкинса – «если решение провести операцию форсирования Ла-Манша принято, его нельзя пересматривать, так как США будут связывать свои главные усилия в войне с этой операцией», – премьер заверил, что «английское правительство и английский народ полностью и безоговорочно будут содействовать успеху этого великого предприятия»[553]. Приведенные слова послужили Г. Гопкинсу основанием доложить президенту, что британская сторона «согласилась» с американским предложением. Аналогичное донесение Маршалл направил Г. Стимсону.

В послании Рузвельту от 17 апреля 1942 года Черчилль писал: «Мы полностью согласны с Вашей концепцией концентрации сил против главного врага и искренне принимаем Ваш план с одной существенной оговоркой»: весьма важно воспрепятствовать соединению немцев с японцами, для чего придется выделить силы и средства, достаточные, чтобы «остановить японское продвижение» (почему японское, а не немецкое, премьер не пояснил). Помимо «существенной», телеграмма содержала ряд других оговорок. Перво-наперво, премьер принимал к сведению высказывание Маршалла о том, что президент не расположен торопиться (в 1942 году) с предприятием, чреватым «серьезным риском» и «ужасными последствиями», и фиксировал 1943 год как период активных действий.

«Исходя из этого, мы приступаем к выполнению плана и приготовлениям, – фарисействовал Черчилль. – Вообще говоря, наш согласованный план – это крещендо активности на Европейском континенте, начиная с возрастающего воздушного наступления днем и ночью и все более частых и крупных по масштабу налетов и рейдов, в которых примут участие войска Соединенных Штатов». Запутывая своего адресата, премьер бросил фразу вроде бы полуриторическую: «Поскольку все побережье Европы от мыса Нордкап до Байонны открыто для нас, мы должны ухитриться ввести врага в заблуждение относительно масштаба, времени, метода и направления наших ударов»[554]. Он приглашал Вашингтон к раздумью: а почему, собственно, десантировать во Франции?

Да, Черчилль фарисействовал. Подлинное суждение о замысле Рузвельта он отразил позднее в мемуарах: «Я был рад, что события сделали невозможным подобный безумный акт (высадку в 1942 году на континент). Человечество не может обеспечить прогресс без идеализма, но нельзя считать высшей или самой благородной его формой идеализм за счет других людей и не учитывающий последствий в виде разорения и гибели для миллионов простых семей»[555].

К СССР это, разумеется, не относилось, ибо советские люди были для британского тори лишь материалом для «заполнения брешей», через которые опасность грозила его империи. Не менее ханжеским являлось и включенное в текст послания от 17 апреля предложение о том, чтобы президент «попросил Сталина немедленно прислать двух специальных представителей для встречи с Вами (Рузвельтом) по поводу Ваших (а не совместных) планов».

Несколько странно, что в Вашингтоне не раскусили уловок Черчилля. Д. Эйзенхауэр так подытоживал результаты совещаний Г. Гопкинса и Дж. Маршалла в Лондоне: «Наконец, после месяцев борьбы… мы все пришли к единой концепции войны! Если мы сможем договориться об основных целях и объектах действий, то наши усилия будут направлены в одну сторону, и нам не придется бродить в потемках»[556].

Поверил Лондону или сделал вид, что поверил, и Рузвельт. В своем ответном послании глава администрации выразил «восхищение соглашением, достигнутым между Вами (Черчиллем), Вашими военными советниками и Маршаллом и Гопкинсом». Телеграмму премьера Рузвельт интерпретировал как «подтверждение» достигнутой договоренности. Предусмотренное ею «мероприятие», писал президент, «вполне возможно, станет средством, с помощью которого будет достигнуто его (Гитлера) падение. Меня весьма ободряет такая перспектива… Хотя у нас много общих трудностей, я откровенно скажу, что сейчас мое настроение в отношении войны лучше, чем в любое другое время за последние два года». В послании также сообщалось о предстоявшем приезде в Вашингтон для переговоров – по смыслу о втором фронте – В. Молотова и одного из советских генералов[557].