Кровавое Крещение «огнем и мечом» - Виктор Поротников

— Эге! Похоже, мы вовремя пожаловали! — с усмешкой произнес Ходислав, войдя в трапезную. — Мир вам, люди добрые! О чем рядите-кумекаете?

Темный переход, ведущий из сеней в трапезную, наполнился гулом торопливых шагов. Следом за посадником в покой ввалились семеро бояр во главе с тысяцким Угоняем. Все они были вооружены мечами и кинжалами. Среди них находился и боярин Чурослав.

— Ну, что молчите, соколики? — проговорил Угоняй, вытирая тряпкой окровавленный кинжал. — Вижу, не рады вы нам.

— Как ты посмел моего челядинца убить, негодяй? — гневно бросил тысяцкому Туровид.

— У меня на пути встал твой холоп, вот и поплатился жизнью, — с дерзкой ухмылкой ответил Угоняй, убирая кинжал в ножны. — Так со всяким будет, кто мне дорогу преградить посмеет.

— Сядь, Туровид, — сказал Ходислав, — в ногах правды нет. Продолжайте свой совет, други мои. Мы тоже послушаем ваши речи. — Ходислав обошел вокруг стола, заглядывая в лицо каждому из сидящих за ним. — Вдруг ваши намерения совпадают с нашими, тогда мы объединим наши усилия на благо нашему городу.

— Я и мои друзья надумали подчиниться воле князя Владимира, — промолвил Туровид, опустившись на стул. — Воля князя — закон, а посему спорить тут не о чем.

— А самодурство князя тоже закон? — сердито заговорил Ходислав, продолжая расхаживать вокруг стола, положив меч себе на плечо. — Не слишком ли много воли себе взял князь Владимир! Пусть он помыкает киевлянами как хочет, а нас, новгородцев, пусть оставит в покое. Княгиня Ольга, приняв крещение, тем не менее не принуждала Русь ее примеру следовать. При Ольге всяк был волен сам решать, какому богу молиться. А мальчишка Владимир нацепил крест на шею и на дедовских богов руку поднял, за это в былые времена живьем на костре сжигали!

— Былые времена миновали, посадник, — спокойно сказал Туровид. — Теперь новые времена пришли. Лучше гнуться, чем переломиться.

— Ну, с тобой все понятно, приятель, — обронил Ходислав с оттенком неприязни, задержавшись возле Туровида. — Ты — родня Добрыне, а значит, и князю Владимиру. На чьем возу сидишь, тому и песенку поешь.

— А вы-то почто соблазнились верой Христовой, братья? — вставил тысяцкий Угоняй. — Брусило, ты меня удивляешь! Собин, уж тебе-то не к лицу киевскому князю кланяться! А тебе, Трегуб, и подавно. От тебя, Своймысл, я этого не ожидал.

— Чего с ними толковать, в ножи их! — рявкнул боярин Чурослав.

— Верно! — поддержал его боярин Щерб, застывший в дверях с топором в руках. — Порубить этих прихвостней киевских, и дело с концом!

— Э, братья, не кипятитесь! — повысил голос Ходислав. — Всякая распря меж нами лишь на руку Добрыне будет. Лучше нам договориться миром.

На женской половине Туровидова терема тоже горели масляные светильники. Жена Туровида, боярыня Милонега, пребывала в сильнейшем беспокойстве, услышав снизу из прихожей короткий предсмертный вопль холопа-привратника. Милонега знала о тайном сборище у ее мужа его единомышленников и не ждала от этого ничего хорошего. У Милонеги едва ноги не подломились от страха, когда прибежавший снизу челядинец дрожащим шепотом сообщил ей о нежданных гостях во главе с посадником и тысяцким, которые закололи холопа Ганьшу, вломившись к ним в дом с оружием в руках.

Недолго думая, Милонега накинула на себя длинную мантию и, как была босая и с непокрытой головой, поспешила в спальню к своей дочери. Мечислава тоже не спала, в беспокойстве метаясь из угла в угол в одной исподней сорочице, с распущенными по плечам волосами. Когда скрипнула дверь, Мечислава испуганно вздрогнула.

Увидев мать, Мечислава бросилась к ней:

— Мати моя, что за люди к отцу пожаловали? Что там внизу творится?

— Ох, не ведаю, дочка, — простонала Милонега. — Но тебе лучше бежать отсюда. Забирай сына и беги огородами к реке, садись с ним в лодку и греби к другому берегу Волхова. На Торговой стороне разыщешь Добрыню. С ним вы будете в безопасности.

— А как же ты, матушка? — На глазах у Мечиславы заблестели слезы.

— Я должна быть до конца с твоим отцом, — непреклонно промолвила Милонега, протягивая дочери льняной летник и белый повой. — Одевайся живее, милая.

Это сентябрьское утро стало самым черным днем в жизни Добрыни. Пред ним предстала Заряна, служанка Мечиславы, в мокром до колен платье, растрепанная и уставшая, она держала за руку Коснятина, одиннадцатилетнего сына Добрыни. Мальчик был бледен и испуган, он был мокрый до пояса. Рубаха на нем была надета задом наперед, а сапожки у него на ногах были явно женские.

Увидев Добрыню, Заряна разрыдалась, бессильно опустившись на скамью.

— Что стряслось? — спросил Добрыня, прижав сына к себе. — Как вы тут очутились? Где Мечислава?

— Нет больше Мечиславы, мой господин, — рыдая, молвила в ответ Заряна. — Убили ее сегодня ночью злые люди во главе с посадником. Ворвались они в дом твоего тестя, прознав, что у него собрались бояре, согласные принять веру христианскую. Тех бояр вместе с Туровидом люди посадника Ходислава мечами посекли, убили они и боярыню Милонегу и всех Туровидовых слуг. Я одна сумела спастись вместе с сыном твоим, воевода. На лодке переплыли мы Волхов, едва не утопли, ибо лодка протекала, как решето.

Сигвальд протянул служанке медный ковш с квасом.

Заряна стала пить квас, при этом ее зубы стучали о край ковша.

Добрыня повелел Сигвальду позаботиться о Заряне и Коснятине, а сам кинулся будить Путяту.

Едва над Волховом рассеялся утренний сырой туман, киевская дружина в боевом строю подошла к мосту, переброшенному с Торговой стороны на Неревскую, где находились дворы самых знатных и богатых новгородцев. Над дружиной развевался багряный стяг с золотым трезубцем. Впереди рядом со знаменосцем шли Добрыня и Путята, облаченные в кольчуги и шлемы, со щитами в руках и с мечами у пояса.

Установленный на сваях мост был больше двухсот шагов в длину и около двадцати шагов в ширину, по краям моста шли деревянные перила. Могучий Волхов нес свои темные воды меж низких берегов, на которых теснились бревенчатые городские строения, водные струи с журчанием обтекали дубовые опоры моста, вбитые в илистое дно.

Середина моста оказалась разобранной, поэтому киевская дружина остановилась на мосту. На другой стороне моста были видны вооруженные люди, устанавливающие два камнемета. Чей-то зычный голос на той стороне реки властно отдавал приказания.

Добрыня узнал голос тысяцкого Угоняя. Он поднял лук и, прицелившись, пустил стрелу в толпу воинов, копошащихся возле камнеметов. Видимо, стрела Добрыни кого-то сильно ранила, поскольку приказы Угоняя сменились ругательствами, а его ратники забегали еще быстрее, таская камни к катапультам.